Полное собрание сочинений. Том 3. Повести и драмы
Шрифт:
Элис. Что это ты тут шьешь?
Кристина. Занавески на кухню, дорогой мой.
Элис. Это похоже на подвенечную вуаль… Осенью, Кристина, ты будешь моей женой, неправда ли?
Кристина. Да, но давай сперва думать о лете!
Элис. Ах, да, лето! Достает чековую книжку. Видишь ли, деньги у меня уже положены в банк! Как только кончится учение, мы махнем на север, на свою родину — к Меларну. Избушка стоит там в таком же исправном виде, как стояла в дни нашего детства; и липы уцелели, и челн лежит под ивой на берегу… Ах,
Кристина. Слышал ли ты что — нибудь о сестре Элеоноре?
Элис. Да, бедняжечка, волнуется и пишет письма, которые разрывают меня на части. Ей, конечно, хочется вон оттуда и домой, а заведующий лечебницей не решается отпустить ее, потому что она совершает поступки, приводящие к тюрьме. Знаешь, по временам я испытываю угрызения совести, самые ужасные, из-за того, что я подал голос за отдачу ее туда.
Кристина. Дорогой мой, ты во всём упрекаешь себя, но ведь в данном случае это же было благодеяние для несчастной, что за ней стали присматривать.
Элис. Всё, что ты говоришь, — правда, я и сам, конечно, нахожу, что так, как есть, покойнее. Да, для неё это хорошо, как только может быть хорошо! И стоит только мне подумать, как она бродила здесь кругом и омрачала всякий малейший след радости, как её судьба угнетала нас, как кошмар, мучила нас до отчаяния, то у меня оказывается достаточно эгоизма для того, чтобы чувствовать облегчение, похожее на радость. И самое большое несчастье, какое я теперь могу вообразить для себя, было бы в том, если бы я увидел ее входящей вот в эту дверь. Настолько я подл!
Кристина. Настолько ты человек!
Элис. И при всём этом я… страдаю, мучаюсь при мысли об её страданиях и страданиях моего отца!
Кристина. Да, они, должно быть, и родились для страданий…
Элис. Бедная, ты попала в эту семью, с самого начала своего осужденную и отверженную.
Кристина. Элис! Ты же не знаешь, испытание ли это или кара!
Элис. И я совершенно не знаю, чем всё это оказывается для тебя, потому что ты же ровно ни в чём неповинна!
Кристина. Утром слезы, вечером радость! Элис, пожалуй, я могу помочь тебе…
Элис. Как ты думаешь, у матери найдется белый галстук?
Кристина, беспокойно. Ты уходишь?
Элис. Мне нужно на обед. Ты же знаешь, Петр защитил вчера диссертацию и сегодня устраивает обед!
Кристина. И ты пойдешь на это приглашение?
Элис. По-твоему, мне следовало бы не ходить, потому что он оказался прямо-таки неблагодарным учеником по отношению ко мне.
Кристина. Не отрицаю, его вероломство возмутило меня; он же обещался цитировать твою статью, а воспользовался её данными, не заикнувшись даже об источнике.
Элис. Ах! Это так обыкновенно, и я радуюсь сознанию, что «это я сделал».
Кристина. Он звал тебя?
Элис. Правда, он этого не сделал. И это, действительно, странно, потому что он несколько лет всё рассказывал об этом самом обеде, будто я непременный гость у него; ну, и я тоже всем болтал об этом. И если я теперь не получу приглашения, то буду посрамлен публично… Впрочем, всё равно, это уже не в первый раз, и не в последний. Молчание.
Кристина. Вениамин что-то нейдет! Что, по-твоему, он делает успехи в письменных работах?
Элис. В этом я твердо убежден, а в латыни так с отличием!
Кристина. Славный он мальчуган, Вениамин.
Элис. Необыкновенно, разве вот немного фантазирует. А ты знаешь, почему он живет у нас в доме?
Кристина. Не потому ли, что…
Элис. Потому… что мой отец растратил его сиротские деньги, как и средства многих других! Видишь ли, Кристина, в том-то весь ужас, что в школе мне приходится видеть этих обокраденных сирот, которые теперь должны переносить унижение быть бесплатными учениками. Тебе легко понять, какими глазами они смотрят на меня. И я должен беспрерывно думать об их несчастий, чтобы иметь возможность прощать им их жестокость.
Кристина. Мне думается, что твой отец в сущности относится к этому проще, чем ты!
Элис. В сущности, да!
Кристина. Элис, мы должны думать о лете, а не о том, что прошло!
Элис. Да, о лете! Знаешь, сегодня ночью я проснулся при звуках студенческой песни; вот что пели: «Да, я приду, передайте привет мой, веселые ветры, полям и птицам, что я их люблю, расскажите березам и липам, горам и озерам — я увижу их снова, увижу их такими, как в дни моего детства…» Встает взволнованный. Но удастся ли мне взглянуть на них снова, вырвусь ли я из этого ужасного города, из Гевали, горы проклятия, и увижу ли снова Гарлеим? Садится у двери.
Кристина. Да, да! Разумеется!
Элис. Но ты убеждена, что я увижу свои березы и свои липы такими, какими я видел их прежде; ты не думаешь, что та же черная пелена должна лежать на них, как и на здешней природе; с того самого дня, как… Указывая на кресло, которое теперь в тени. Видимо, солнышко уже ушло!
Кристина. И опять придет, и тогда уже останется надолго!
Элис. Правда; дни прибывают, и тени становятся короче.
Кристина. Мы идем навстречу свету, Элис, поверь мне.
Элис. Иногда и я так думаю, и когда я думаю о прошедшем и сравниваю его с настоящим, я бываю так счастлив. Взять хоть прошлый год, ведь тогда ты не сидела здесь, тогда ты ушла от меня, и наша помолвка расстроилась. Знаешь, это было самое мрачное. Я в буквальном смысле слова умирал по частям; но когда ты вернулась — я ожил. Ты помнишь, почему ты ушла?
Кристина. Нет, не помню, и теперь мне кажется, что никакой причины и не было. Просто почувствовала какую-то потребность уйти и ушла, как во сне; когда я снова увидела тебя, я проснулась и была счастлива!