Полное собрание сочинений. Том 73. Письма 1901-1902 гг.
Шрифт:
Отражая накипевшую у самых широких слоев населения ненависть к царизму, Толстой в письме подчеркивал отсутствие у огромного большинства народа каких бы то ни было монархических иллюзий. Он требовал от царя отказа от самодержавия, предоставления народу права открыто высказывать свои нужды и мнения.
Серьезное внимание уделено в письме также вопросу об уничтожении остатков крепостничества, сословного неравенства и тех «исключительных законов, которые ставят рабочий народ в положение пария, не пользующегося правами всех остальных граждан»24.
В своих обстоятельных письмах к Николаю II, так же как и в многочисленных публицистических статьях, Толстой «с громадной силой, уверенностью, искренностью поставил
«...Вопрос о сметании остатков крепостничества, о вытравлении из всех порядков русского государства духа сословной неравноправности и принижения десятков миллионов «простонародья», — этот вопрос уже сейчас имеет общенациональное значение»26, — писал Ленин, подчеркивая огромную значимость всенародного выступления против старого феодально-крепостнического порядка.
Толстой как художник и публицист с подлинной страстью и величайшим гневом обличал всю гнилостность и паразитизм помещичье-капиталистического строя. Он с потрясающей силой изображал бедствия и лишения русской деревни, беспощадно срывал «все и всяческие маски» с окружающей его общественной жизни, утверждал права крестьян на землю и свободу. Тем самым он объективно являлся участником общенародной борьбы. Но только до известного предела.
В то время как передовые силы держали курс на развертывание революции, убеждали массы, что только в результате свержения власти царя и разрушения крепостнического режима они смогут добиться осуществления своих чаяний и интересов, и звали на решительный штурм «вражьей силы» (Ленин), Толстой стремился предотвратить революционный способ разрешения тех задач, которые встали перед народом, избегнуть вооруженного столкновения.
Чрезвычайно характерна для Толстого запись в Дневнике, свидетельствующая о том, что писатель, постоянно общавшийся с деревенским людом, подчас усваивал непосредственность его мышления, присущую ему «незрелость мечтательности»27.
«Кого вы усмиряете, — записал он воображаемый разговор мужика со своими угнетателями и поработителями. — Мы не бунтовщики, а просим только, чтобы нас, крестьян, перестали обижать, сравняли с другими русскими жителями, чтобы нас не секли, не закабаляли в работе, не отдавали нас во власть особых начальников, а взыскивали с нас по общим законам, чтобы не запрещали нам читать книги, какие нам нужно, не запрещали заводить школы и учить в них наших детей, как нам надо, не запрещали веровать и молиться по своей совести. Мы не бунтуем, а просим только, чтобы перестали обижать нас, как обижали и обижают до сих пор»28.
Отчужденность Толстого от политической борьбы, непонимание им законов общественной жизни породили такие причудливые формы выражения подлинных интересов народа, какими являлись его письма к царю, его апелляции к господствующим классам.
«...Крестьянство, — писал В. И. Ленин, — стремясь к новым формам общежития, относилось очень бессознательно, патриархально, по-юродивому, к тому, каково должно быть это общежитие, какой борьбой надо завоевать себе свободу, какие руководители могут быть у него в этой борьбе, как относится к интересам крестьянской революции буржуазия и буржуазная интеллигенция, почему необходимо насильственное свержение царской
Патриархальные иллюзии, политическая наивность русского крестьянства в не меньшей степени были свойственны и самому Толстому, они питали его утопические надежды на моральное «воскресение» господ, на их добровольный отказ от своих социальных прав и преимуществ, на «милость царя».
У Толстого не было представления о реальном смысле того общественного переворота, который совершался в России, об его историческом, классовом содержании. Идеолог патриархальной, деревенской России, он, естественно, не мог разглядеть буржуазного содержания революции, не мог увидеть в ней пролога революции социалистической. Не признавая того, что в стране прочно укладывался капитализм, не видя того, что в русском обществе уже шли «две различные и разнородные социальные войны»30, он был вполне убежден, что только «земля есть главный предмет борьбы». Толстой полагал, что признание земли общей народной собственностью откроет и мужику и рабочему путь к созданию демократического объединения свободных и равноправных земледельцев, возвратит их к патриархальным формам жизни. Он верил, что равного и справедливого распределения земли достаточно для того, чтобы в стране устранилась почва для общественного недовольства, исчезла опасность какой бы то ни было социальной войны.
Аграрные преобразования, — писал он Николаю II, — несомненно уничтожат «всё то социалистическое и революционное раздражение, которое теперь разгорается среди рабочих и грозит величайшей опасностью и народу и правительству»31.
Патриархальная ограниченность общественного идеала писателя, непонимание им характера революционного кризиса обусловили его иллюзорную веру в наличие «двух выходов», одинаковых по своим конечным результатам, из того сложного, сплетения общественных противоречий, которое было отличительной чертой его эпохи. Один из них, «хотя и очень трудный — кровавая революция, второй — признание правительствами их обязанности не итти против закона прогресса, не отстаивать старого»32. По собственному признанию Толстого, в своих «двух письмах, написанных царю», он пытался направить его на этот «второй» путь.
Несмотря на увещевания Толстого, Николай II продолжал, разумеется, «отстаивать старое». Предложения писателя и на этот раз остались также неосуществленными. И Толстой вскоре окончательно понял, что «ожидать освобождения земли от правительств вообще и в России от царя совершенно невозможно»33.
«На письма государю я махнул рукой... Напрасно ему писать»34, — заметил Толстой два года спустя в беседе с Д. П. Маковицким.
Не добившись от царя никаких реальных результатов, писатель, для которого всякие кровопролитные столкновения масс являлись преступлением, антигуманным актом, нарушение естественных братских связей между людьми, обращается также к самим массам, к непосредственным участникам развернувшейся борьбы, с призывом «не убий». В многочисленных публицистических выступлениях, написанных в форме прямых обращений к рабочему классу, к офицерству, к солдатам, к духовенству, даже к революционерам (которых он именует «политическими деятелями»), он излагает свою теорию «мирного устранения зла». С одной стороны, Толстой призывает массы к полному неучастию в какой бы то ни было правительственной деятельности, отказу от государственной службы, от воинской повинности, от подчинения приказам командования. В то же время он с неменьшей энергией убеждает отказаться от какой бы то ни было политической и революционной работы. Своей горячей проповедью писатель надеялся устранить опасность вооруженного конфликта, кровавого братоубийства.