Полное собрание сочинений. Том 75
Шрифт:
Срывая маску демократизма с буржуазного «конституционализма» и «представительства», Толстой с негодованием писал в дни революционных боев о тех «казнях», «тюрьмах», «податях», о «лишении права пользоваться землей» и «орудиями труда», о «набегах на беззащитные народы Африки и Азии и друг на друга» и о прочих «жестокостях», творимых над народными массами в «самых свободных», а на деле «мнимо свободных» капиталистических странах Европы и Америки. «То же неравенство, какое было между фараоном и его рабами и теперь между Рокфеллерами, Ротшильдами и их рабами».29 Вот к чему, утверждает Толстой, привели все известные в истории революции против «деспотизма».
Таким образом, исходя из антидемократической природы буржуазного государства, исторического опыта
В современных ему формах государственного устройства Толстой видел основную причину социального неравенства, источник бедствий и страданий трудящегося народа. Социально обусловленные, угнетательские функции крепостнического и буржуазного государства представлялись ему неизменными, незыблемыми свойствами самого института государственной власти.
В освобождении русского народа (а затем и всего человечества) от всякой государственной власти, от какого бы то ни было «правительственного насилия», то есть в отказе от самого института государственности, и видел Толстой основную всемирно-историческую цель народной революции в России. Свое понимание смысла происходившей в России революции Толстой изложил в статьях «Единое на потребу», «Конец века» и «О значении русской революции».
Основные положения выдвинутой Толстым концепции русской «пассивной», «бескровной» революции и ее всемирно-исторического значения сводились к тому, что если «деятельность участников прежних революций состояла в насильственном свержении власти и захвате ее», то «деятельность участников теперешнего переворота должна и может состоять только в прекращении потерявшего смысл повиновения какой бы то ни было насильнической власти и в устроении своей жизни независимо от правительства».31
Утопические и анархические представления о специфике русской революции и ее мировом значении привели Толстого к мысли, что «как французы были призваны в 1790 году к тому, чтобы обновить мир, так к тому же призваны русские в 1905».32
Та же мысль выражена Толстым в письме к Эрнесту Кросби. «Я твердо убежден, — читаем мы здесь, — что эта революция будет иметь для человечества более значительные и благотворные результаты, чем Великая французская революция33.
В своем конкретно-историческом содержании обличительные выступления Толстого и даже его проповедь непротивления злу насилием были направлены прежде всего против буржуазного государства с его лживой демократией меньшинства, с его колониальным разбоем и империалистическими войнами.
В чрезвычайно интересном письме, адресованном М. Л. Оболенской, находившейся тогда за границей, Толстой выражал свое неодобрение «партиям», «предвыборным агитациям», «блокам», называл их «капельками» «ужасной грязной духовно» европейской жизни, которые «мы подбираем», втягивая «в разврат крестьян». «Все эти конституции, — говорит Толстой далее, — ни к чему другому не могут привести, как к тому, что другие люди будут эксплоатировать большинство — переменятся, как это происходит в Англии, Франции, Америке, везде и все будут беспокойно стремиться, чтобы эксплоатировать друг друга, и всё больше и больше будут кидать единственную разумную, нравственную земледельческую жизнь, возлагая этот серый труд на рабов в Индии, Африке, Азии и Европе, где можно».34
Необходимо отметить, что к этому времени антибуржуазный протест Толстого принимает уже ярко выраженный антиимпериалистический характер.
V
Резко отрицательное отношение Толстого к буржуазной лжедемократии западных капиталистических стран выражалось и в его скептическом и критическом отношении к русскому буржуазному либерализму.
Либералы всячески примазывались к революции, разыгрывали из себя представителей «общенациональной оппозиции» царскому правительству, а на деле защищали эксплуататорские интересы крупной буржуазии, которая, говоря словами Ленина, не могла мириться с крепостничеством, но боялась революции, боялась «движения масс, способного свергнуть монархию и уничтожить власть помещиков».35
Недоверие к либеральной фразе сложилось у Толстого еще в 60-е годы. В борьбе двух основных для пореформенных лет русской жизни общественно-политических тенденций — либерально-буржуазной и революционно-демократической — Толстой неизменно выступал против либералов, но не с революционных, а со своих особых позиций.
С этих позиций Толстой не мог подняться до понимания и признания того, за что боролся пролетариат, но отлично видел и понимал, что буржуазия крадется к власти. Ему было враждебно либеральное заигрывание царского правительства и буржуазных партий с народом. Одним из примеров того служит оценка, данная писателем первой Государственной думе, созывом которой царское правительство при активной поддержке буржуазных партий рассчитывало обмануть народ, отколоть крестьян от революции и ликвидировать этим революцию. Одному из своих иностранных корреспондентов Толстой писал о Думе так: «Я надеюсь, что обманчивость всего этого скоро станет всем ясна и что мы, русские, пойдем по другому пути».36 Приписывая «людям, совершающим революции», корыстные, эгоистические цели и сурово порицая их за это, Толстой метко обличал и раскрывал предательскую сущность буржуазного либерализма. Но одно из глубочайших заблуждений писателя состояло в том, что он видел в подлинном вожде масс, в революционном пролетариате и его социал-демократической партии одну из разновидностей чуждого и враждебного народу буржуазного либерализма. Научная теория революционного пролетариата была чужда патриархально-крестьянскому миропониманию писателя. Поэтому Толстой не увидел и не понял созидательной роли пролетариата, не осознал его роли в совершавшейся в России революции, не видел принципиального различия между подлинными защитниками интересов народа и его скрывавшимися за пустой и звонкой фразой врагами.
VI
Проповедуя отстранение масс от активной политической борьбы с помещичьим правительством, Толстой в то же время призывал их к сознательному и последовательному неповиновению этому правительству.
Всенародное неповиновение требованиям правительства представлялось Толстому тем единственным путем, которое приведет к ликвидации царизма и всей системы отношений, основанных на неправде и насилии. «Пусть только народ перестанет повиноваться правительству, — писал Толстой, —и не будет ни податей, ни отнятий земли, ни всяких стеснений от властей, ни солдатства, ни войн».37 Толстой был при этом убежден, что массовый отказ от выполнения правительственных законов и требований уничтожит не только царизм, но и самую необходимость в каком-либо другом насильническом правительстве.
При всей своей политической несостоятельности толстовская проповедь пассивного неповиновения опиралась на реальные и характерные факты крестьянского движения в первой русской революции.
Имевшие место и раньше отказы крестьян от платежа податей и исполнения всякого рода «повинностей» и прежде всего воинской, случаи открытого неповиновения крестьян помещикам и другим местным властям получили в годы революции широкое распространение и имели революционное значение. Так, в составленном Лениным 20 октября 1905 г. проекте резолюции III съезда русской социал-демократической рабочей партии «О поддержке крестьянского движения» всем партийным организациям поручалось: «Рекомендовать крестьянам отказ от исполнения воинской повинности, полный отказ от платежа податей и непризнание властей в целях дезорганизации самодержавия и поддержки революционного натиска на него».38