Полное собрание сочинений. Том 75
Шрифт:
Проникнутая идеей единства и братства народов, страстным протестом против всех видов и форм классового, государственного и национального угнетения, против колониального грабежа и империалистических войн, критика Толстого своим пафосом вызывала и укрепляла недовольство народов, усиливала в них дух социального протеста, волю к преобразованию общественной действительности. Религиозная проповедь писателя, его призывы к пассивному «неучастию в зле», его требование нравственного перерождения людей тормозили дело революционного просвещения народа, мешали его освободительной борьбе.
О полной несостоятельности предлагавшихся Толстым рецептов
В своих советах Чжан Чин-туну Толстой возвеличивает как раз то, что Ленин назвал «восточной неподвижностью» строя жизни русского и азиатских народов. В «косности» и в «духе терпения» китайского народа Толстой видит его превосходство над «христианскими» народами крупнейших капиталистических стран и, выражая свое отрицательное отношение к предстоящим переменам в государственном и общественном устройстве Китая, призывает китайский «земледельческий» народ совместно с «земледельческим» русским народом «развивать свои духовные силы, а не технические усовершенствования».
Патриархальная косность дореволюционного общественного строя русской жизни, скованной пережитками крепостничества, и явилась той исторической почвой, на которой возникла толстовская религиозная проповедь, философия непротивления и пассивизма, вопреки демократическим идеалам писателя, обращавшаяся против революционно-демократической борьбы масс. Со всей очевидностью это обнаружилось перед лицом революционных событий 1905 г. и проявилось также в целом ряде писем Толстого того времени. Многие из них звучат как противореволюционная проповедь, в то время как рядом мы находим высказывания писателя, свидетельствующие о его горячем и искреннем сочувствии революции.
И недаром многие из прежних последователей Толстого отшатнулись от него в годы революции. Иные, как, например, замечательный критик-демократ В. В. Стасов, упрекали горячо любимого и уважаемого ими писателя в непоследовательности и отказывались понять его демонстративное отстранение от всенародной борьбы с тем, что он так страстно сам ненавидел и гневно обличал; другие, как его последователи И. П. Борунов, А. В. Юшко, М. С. Дудченко, высказывали свои серьезные сомнения в реальности и практическом значении толстовской религиозной проповеди.
Один из самых убежденных когда-то толстовцев, И. М. Трегубов, в дни революции указывал своему учителю, что многие из его прежних единомышленников, «не найдя поддержки своим силам в пассивном христианстве, уходят в ряды борцов, далеких от христианства». «Только вы, Чертков и Бирюков, — пишет Трегубов Толстому, — продолжаете говорить о самосовершенствовании, но зато, кажется, вы одни только останетесь стоять на своем столбу». В ответ на такого рода заявление и упреки Толстой ничего не мог сказать по существу и только предлагал «не спорить» и «искать точки общения», о чем и писал тому же Трегубову.
Однако в письмах к М. С. Дудченко, В. И. Скороходову и H. Е. Фельтону Толстой признавал, что в его учении «есть переводная стрелка с рельсов христианского пути на рельсы революционные», по которым в годы революции «покатились» многие из его прежних последователей. И хотя Толстой и не смог сам перейти по указанию этой стрелки на путь признания последовательной революционной борьбы, он все же до известной степени чувствовал несостоятельность своей религиознонравственной позиции перед лицом совершающихся революционно-политических событий всемирно-исторического значения. Красноречивым свидетельством этого служат следующие признания, сделанные Толстым в письме к А. Ф. Кони: «Всё одно и то же говорю людям, которые не обращают никакого внимания на мои речи...» В письме к И. М. Трегубову Толстой прямо говорит о «безуспешности» своей религиозно-нравственной проповеди.
1905 г. был началом конца «восточной неподвижности», писал В. И. Ленин. Именно поэтому этот год принес с собой исторический конец толстовщине, конец всей той эпохе, которая могла и должна была породить учение Толстого «не как каприз или оригинальничанье, а как идеологию условий жизни, в которых действительно находились миллионы и миллионы в течение известного времени».44
В течение более полувека Толстой пристально всматривался и вдумывался в жизнь нищего, бесправного, все более ожесточавшегося, но еще не созревшего для революционного натиска «100-миллионного земледельческого народа». На протяжении нескольких десятилетий Толстой выступал от лица и в защиту этого народа. И не виной, а трагедией великого писателя явилось то, что он не понял и не узнал своего народа, когда тот с оружием в руках сам выступил в 1905 г. в свою защиту, когда стотридцатимиллионная «дремлющая» Россия в течение каких-нибудь нескольких месяцев превратилась «в Россию революционного пролетариата и революционного народа».45
VIII
В письмах 1904—1906 гг. Толстой довольно часто упоминает о своих литературных работах этого времени, указывая на их тесную связь с текущими общественно-политическими событиями.
Иногда Толстой просто отсылает корреспондентов за разъяснением интересующих их вопросов к той или другой из своих публицистических статей, в ряде случаев разъясняет и уточняет уже сказанное им в печати.
Наибольший интерес представляют многократные упоминания и высказывания писателя о его центральном для этого времени, но неосуществленном художественном замысле из эпохи декабристов и Николая I.
Движение декабристов привлекало к себе самое пристальное внимание Толстого на протяжении многих десятков лет.
Несколько раз и на разных этапах своего творческого пути писатель принимался за художественное изображение декабризма, собирал и изучал необходимый для этого исторический материал, встречался с участниками и современниками декабристского движения, но каждый раз по тем или другим причинам оставлял начатое.
Возвращение Толстого в 1904—1905 гг. к давно волновавшему его историческому замыслу органически связано с его раздумьями о путях и судьбах русской революции.
В июне 1904 г. кто-то из реакционных журналистов заявил в «Новом времени», что Толстой потому якобы отказался от мысли написать роман о декабристах, что не нашел в их «фигурах достаточно характерных русских черт, да и вообще достаточной возможности, чтобы можно было из них сделать центр большого эпического создания». Узнав об инсинуации, Толстой решительно опроверг ее в письме к Г. М. Волконскому, внуку декабриста, следующим образом: «Декабристы, больше чем когда-нибудь, занимают меня и возбуждают мое удивление и умиление».46