Полное собрание сочинений. Том 9. За порогом весны
Шрифт:
С утра и до вечера. Признаемся: выползали мы наверх еле живыми. Даже ужинать не годились. Хлебнули чаю — и спать.
На пути вверх запомнилась больше всего сама тропа. Она карнизом лепится по обрывам. В опасных местах тропа обложена валунами. Она пропитана потом идущих людей и мочой мулов. Тропу, и только тропу, видят глаза на обратном пути. Весь Каньон, да что Каньон — Земля для идущего вверх сужена до двух метров.
Вверх, вверх… И когда наконец тропа иссякает и ты увидел наверху у обрыва «благоразумных» с биноклями, то имеешь право подумать: «Об этой ямке я теперь знаю больше,
Одно из открытий во время спуска: Каньон не пустынен. На скалах растут можжевельник, кактусы, сосны, дубы (а в самом низу мы видели странную смесь: береза, осина, дуб, ивы и тут же плети дикого винограда, зеленые сабли агавы и желтые свечи пустынной юкки). С тропы мы видели уйму белок и полосатых бурундучков, и оленя, стоявшего на возвышении так картинно, как будто он выходил для фотографов специально. Скунсов, койотов, пум, бобров, барсуков и гремучих змей мы не видели. Но они числятся тут в Каньоне. Множество птиц! Они проплывали на уровне глаз, ныряли в воздухе, так же, как это делают дятлы, порхали в колючках. Запомнилось удивительно красивое пение, похожее на игру старинного клавесина. Хрустальные звуки!
Клавесин играл где-то рядом с тропой. Мы подкрались, но застали певца в момент утоления жажды. Из-под навеса камней сочилась вода. По каплям. Птица величиной с галку ожидала падения капель, и ловила их, как горошины…
А внизу, в самом низу Каньона, живут люди — индейцы хавасупаи. Представляя, как надоели хавасупаям неизвестно зачем и каждый день приходящие сюда бледнолицые, мы не пошли в деревеньку, а присели на облезлый поваленный дуб у околицы. У ближайшей халупы, залатанной жестью и шифером, старуха чистила рыбу. На жердях висело дырявое одеяло.
Крайний кол загородки был украшен помятым бидоном. Куча дров. Ржавая тачка. Неподвижная лошадь в тени у куста, похожего на рябину. Вдоль стенки Каньона между кустами ивы зеленел посев кукурузы. Старуха, не подняв головы, кого-то окликнула. Из кустов с мотыгой вышел черноволосый босой мальчишка. Мимоходом беззлобно он показал нам кулак и скрылся в дверях. Подав бабке воду в жестянке, восьмилетний примерно хавасупай, как видно, в профилактических целях, еще раз показал нам свой кулачок и взялся играть со щенком…
— Они хотят, чтобы их не тревожили, — сказал пожилой джентльмен, присевший рядом с нами на дуб. — Я выходил бы с ружьем на порог, если б туристы вот так же бесцеремонно толпились у моего дома…
Наш спутник был профессором из Бостона и очень сочувственно говорил об индейцах хавасупаях, их быте и образе жизни в этом Каньоне.
Профессор решил в Каньоне заночевать. Поднимаясь выше и выше, мы видели его оранжевую палатку на полянке возле реки…
Людей на тропе по Каньону встречаешь много. Идущим наверх уступают дорогу. Все они часто дышат и почему-то здороваются. Наверху у обрыва этого нет, а тут непременно: «Хеллоу!» — и руку кверху. «Когда люди делят не деньги, а трудность, хотя бы и небольшую, они становятся мягче», — так объяснил нам этот психологический феномен старичок рейнджер.
Идущий наверх легко вступает и в разговор. Сразу на камень — передохнуть, и, пожалуйста, спрашивай и снимай. Потный, тяжело дышащий человек чувствует: чем-то он вроде бы заслужил расспросы
Встречные… Немец Оскар Шварц с семьей.
Адвокат из Сиэтла и наркоман.
Дольше всего мы задержались с Рубином Маронесом, адвокатом из Сиэтла. Двадцатипятилетний толстяк шел медленно, опираясь на палку из кактуса. Рюкзак, фляга на поясе, на руке — компас, индейский браслетик из бисера. Нога опухла и забинтована у колена.
— Тут, в Каньоне?..
— Да, свалился с обрыва. Еда, фотокамера, деньги — все утонуло. Мог бы, конечно, и шею свернуть…
— А помощи не просили?
— Нет. Хочу сам. Наверху дам отцу телеграмму…
В Каньоне парень провел тридцать два дня. Шел по дну вдоль течения Колорадо.
— После падения четыре дня лежал у индейцев. Поили каким-то настоем. Потом положил в рюкзак кукурузных початков, и вот иду…
— Бывали в других местах?
— Прошел Канаду с юга и до Аляски. В Аппалачах тоже ходил. Каждый отпуск хожу.
— Может быть, все-таки дать сигнал?
— Нет, я пойду.
И он пошел, почти повисая на палке. Такие запоминаются…
Запомнился наркоман. Он сел на тропе, обхватил руками колени. Мы подумали: выбирался бедолага из сил. Предложили воды. Сидевший встряхнул длинные пыльные волосы, вскочил, потом сел, зачем-то стал разуваться, опять встал.
— Вы не умеете летать. А я умею…
Парню было лет восемнадцать. Вяло взмахнув рукой, изображая полет, он подпрыгнул и опять сел — лбом уткнулся в колени, тело вздрагивает…
Проходившие мимо даже не замедляли шагов. С минуту мы наблюдали парня со стороны. «Их стало много…» — сказала вместо приветствия женщина, сбрасывая рюкзак, чтобы поправить лямки. Но, нагнувшись, она вдруг всхлипнула, нервно стала искать в карманах платок. «Нет, нет ничего. Просто у меня сын тоже…»
И еще встреча… На площадке, где делают передышку, нас окликнул мужчина.
— Вы русские?
— Да. Из Москвы.
Человек просиял:
— Юта, Билл, Пэт, идите, буду знакомить! Я же сразу сказал: это русские. Майн гот, какие встречи бывают! Край света, Каньон…
Молодым, слегка смущенным Юте, Пэту и семилетнему Биллу двух москвичей одноглазый седой человек представлял, как представляют старых знакомых, с которыми долго не виделся.
В минуту все объяснилось. Американец Пэт служил сержантом в Штутгарте. Немка Юта ему понравилась. Поженились, уехали в Штаты, родили Билла. Тестя, Оскара Шварца, пригласили в Америку погостить. Где познакомился тесть с москвичами? А вот…
— Я агроном. Воевал шофером. Под Рождество высадили нас в Крыму. Ну и дали, как это сказать у вас? Да, дали нам прикурить.