Полное собрание сочинений
Шрифт:
– Да что тут делать? Зачем кому-то наивным дурачком выглядеть? Проверить – это значит допустить, что подобная глупость вполне возможна. Серьезный ученый не может поверить в абсурдное утверждение этого маразматика, – многозначительно заключил Белянкин.
На несколько минут все замолчали. В курилке было – не продохнуть. Белянкин во всю ширь распахнул окно, однако движения воздуха и признака не было, и дым никак не хотел выходить наружу.
– Послушай, ты, серьезный ученый. Все новое – необычно. Сначала оно всегда кажется абсурдным в силу своей новизны. Вспомни Коперника, Галилея, Эйнштейна, братьев Люмьер, Хаббла. Их тоже сначала такие, как ты, на смех поднимали. А потом? Считали за честь, чтобы их имена были записаны рядом с именами этих людей. А что до классики, так она справедлива при определенных условиях. А уравнения, которые получил Леонид Палыч, связывают, как он сказал,
– Тоже еще, ха-ха-ха… нашел с кем сравнить, ха-ха-ха… нашего Палыча!.. – поддержал Белянкина Дима. – Второго Эйнштейна нашел, ха-ха-ха… Да если бы телепортация была в самом деле возможна, да к тому же так просто осуществима, то неужели ты думаешь, что маститые корифеи из «Дженерал Электрик», «Майкрософт», «Хьюлет Паккард», «Митсубиси» или еще откуда-нибудь до сих пор бы не додумались это сделать? Да и у нас тут головы есть – не чета этому Калиничу. Пацан ты еще, Юра!..
– Эйнштейн до того, как создал свою теорию, был таким же обыкновенным, как и наш Калинич. Из кого вырастают гении? Из людей, которых все вначале считают самыми обыкновенными, порой даже весьма посредственными. Самый обычный коллега, которому сотрудники отводили на иерархической лестнице авторитетов отнюдь не первое место, вдруг попадает на ее высшую ступень! Как же так?! Подавляющее большинство из его ближайшего окружения простить ему этого не может! Но потом привыкают все же. Так что не будь таким категоричным, Белянкин, и поосторожнее с выводами насчет заурядности нашего Палыча. В том, что его не восприняли с первого раза, нет ничего удивительного. Это скорее правило, чем исключение. Сработал небезызвестный тебе универсальный принцип Лешателье-Брауна. А согласно этому принципу любая равновесная система сопротивляется внешнему воздействию, стремясь ослабить это воздействие. Но это сопротивление, Белянкин, непременно затухает во времени!
VI
– Анюта, это я. Можно сейчас к тебе приехать? – сказал Калинич в мобильник, подходя к троллейбусной остановке.
– Конечно, Леня. Ну, как прошел твой доклад? – осторожно поинтересовалась Аня.
– Полный конфуз! Приеду – расскажу, – буркнул Калинич и прервал связь.
В троллейбусе было тесно, душно и горячо, как в сауне. Но Леонид Палыч этого не замечал. Он снова и снова проигрывал в воображении сегодняшний семинар. От институтских коллег он мог ожидать какой угодно реакции на свое сообщение, но только не такой. Ни слова поддержки. Только насмешки, издевки, презрение. Непоколебимая уверенность в абсурдности его идеи! Как же так, ведь он им так наглядно продемонстрировал работу установки, а они абсолютно ничего не увидели! Зрячие слепцы, да и только. Отвергли живые факты, закрыли глаза на очевидное! Собственным глазам не верят! Конкретным вещам, к которым можно подойти и потрогать своими руками! Но они даже не пожелали делать этого. Воистину, человек видит только то, что хочет видеть. Ну как их еще можно убедить? Пара молодых сотрудников, кажется, была впечатлена его установкой, но они не поддержали его открыто. Почему? Боясь быть не такими, как все? Теперь уж он убедился воочию, что конформизм – тяжкая болезнь нашего общества.
Леонид Палыч так ушел в свои мысли, что едва не проехал остановку. Выйдя из троллейбуса, он медленно побрел через скверик по направлению к дому, где жила Аня. Было жарко, как летом, но деревья кое-где уже тронула осенняя желтизна. Легкий ветерок обдавал едва ощутимой прохладой, и небо синело как-то по-осеннему. Сентябрь есть сентябрь.
Леонид Палыч остановился у синей торговой палатки с надписью «Оболонь» и заказал бокал кегового пива. Приветливая молодая продавщица наполнила изящную тяжелую посудину из толстого стекла золотистой прозрачной жидкостью с пенной шапкой. Калинич сел за столик под раскидистой липой и залпом отпил половину бокала. Резкое холодное пиво приятно освежило горло. Он сделал еще несколько глотков и вскоре почувствовал, как легкий хмель начинает кружить голову, наполняя его внутренний мир каким-то особым блаженством. У стойки играла тихая ненавязчивая музыка. Увлекаемые плавной мелодией, мысли Калинича закружились в медленном хороводе и поплыли над живописными аллеями, над клумбами с яркими астрами и огненно-оранжевыми настурциями, над газонами, кустами и чуть тронутыми осенним золотом деревьями тихого скверика – маленького оазиса в бетонной пустыне современного города. Эйфория…
Мелодичный сигнал мобильного телефона вернул Калинича к действительности. Звонила Аня.
– Леня, ты сейчас где?
– В скверике у твоего дома. Сижу в тени старой липы.
– Что ты там делаешь?
– Нирваню.
– Что-что? Ты можешь выражаться яснее?
– Пью свежее холодное пиво и погружаюсь в сладкую нирвану.
– Ну, вот! Я же тебя жду, вся уже как на иголках. Думаю-гадаю, почему ты так долго едешь, а ты там сидишь и пьянствуешь. Тебе не стыдно?
– Я не пьянствую, я грежу.
– Заканчивай это дело. Иди ко мне – будем грезить вдвоем. Или я сейчас уйду.
– Да ну что ты, Анюта! Пожалуйста, не сердись. Пять минут – и я буду у тебя. До встречи. Целую нежно.
Леонид Палыч спрятал мобильник, залпом допил все, что оставалось в бокале, и не спеша побрел к дому Ани.
VII
Они лежали на диване, тесно прижавшись друг другу, в скромной Аниной двухкомнатной квартирке. Аня дышала Калиничу в плечо, а он нежно гладил ее тяжелые шелковистые волосы и полушепотом рассказывал о сегодняшнем, на его взгляд, в высшей степени несуразном семинаре.
– Анечка, эти люди сговорились, что ли! Очевидное отрицают! Я же им наглядно продемонстрировал передачу вещей из бокса в бокс, а они меня на смех подняли. Начисто все отвергли! Глазам своим не верят, что ли? Это уму непостижимо! Я стоял перед ними и думал: то ли все они с ума посходили, то ли это я умом тронулся. Просто голова кругом идет! Насмешки, презрительные реплики, едкие комментарии, издевательские упреки… Как это неприятно! Они вели себя, как слепцы от рождения, которым пытаются объяснить, что розы, цветущие перед ними, красного цвета, васильки – голубого, а лилии – белого…
Калинич умолк, не переставая ласкать Анины волосы. Аня лежала молча, обдавая его волнами своего теплого и ласкового дыхания. Леонид Палыч привлек ее к себе и бережно поцеловал.
– Анюта, ты меня слушаешь? – спросил он.
– Конечно, Леня. И очень внимательно. Боюсь тебя перебить малейшим комментарием, чтобы не нарушить естественный ход твоих мыслей, – ответила она, обнимая его за шею. – Рассказывай дальше. Потом я тебе скажу все, что я думаю и о вашем семинаре, и о твоих коллегах.
– Так вот, Анюта, что-то тут не так. Я демонстрирую телепортацию, предлагаю всем желающим подойти и сделать это собственноручно. Что уж, казалось бы, может быть нагляднее и убедительнее этого дубового эксперимента? А все только издеваются и считают меня умалишенным! – с горьким отчаянием сказал Калинич.
– Вот уж врешь! – озорно возразила Аня, с лукавством заглянув ему в глаза. – Никак не все. Со всеми ты не знаком.
От этой шутки у Калинича приятно потеплело внутри. Он снова притиснул Аню к себе и нежно поцеловал в знак искренней благодарности, а потом тихо продолжил:
– Почти все эти люди, Анечка, когда-то у меня учились всему, что они сегодня умеют. В силу разных причин они юридически оформили свое положение на более высокой престижной ступени, чем я. Не до того мне было. Да и знания, умение, опыт и талант я ставил на первое место. Сейчас же многие из них совершенно утратили самокритичность, а некоторые вообще никогда ее не имели. Вот и думают они, что держат Бога за бороду. В науку они влезли исключительно для того, чтобы сорвать с нее дивиденды, сделать за ее счет карьеру и нахватать наград. Взять хотя бы Сережу Чаплию – серость и посредственность. Но дьявольски изворотлив и работоспособен. Может сутками сидеть и долбить в одну точку. Но все исключительно по чужим идеям. Сам он ничего существенного придумать не может, разве что по мелочам. Правда, этих мелочей он своей задницей нарабатывает довольно-таки много. Но крупное ему, увы, не по плечу. Он не знает, что такое вдохновение, увлеченность и одержимость. Ремесленник. А вот, поди ж ты, мнит себя великим ученым, в академики рвется. Завистлив при этом – в ложке воды конкурента утопит. Но меня раздражает не столько он, сколько его невежественные приспешники. Особенно Дима, который в силу своего скудоумия не понимает, что идеи дает не Чаплия. И вообще не такие, как он. Дима спит и видит себя на месте Чаплии. Но трагизм его в том, что он не видит дальше своего носа. Что он будет делать на его месте, если он не в состоянии отличить талантливого ученого от пробивного, энергичного, но заурядного выскочки? Он не любит талантливых, считая их никчемными прожектерами. А без талантливых людей настоящая наука, увы, не пойдет. Этот мерзавец обречен, но сколько он еще вреда успеет причинить науке и людям, которые ее творят! Чтобы зашибать деньги, особый талант не нужен. Но науки без таланта не бывает. Ни за какие деньги его не купишь, никаким трудом не наживешь и ничем его не заменишь. Талант – это ведь дар Божий!