Полное собрание стихотворений

Бальмонт Константин Дмитриевич

«Явились, вот один, другой...»

Явились, вот один, другой, И третий, и четвертый Их не ударишь острогой, Не ткнуть рукой, не пнуть ногой, Здесь лишь глядеть на мертвый рой, Здесь тени распростерты. Их пронизая острием, Не досягнешь ни мало. Не отступают пред мечом, Они во всем, они ни в чем, И каждый смотрит палачом, Твердя Конец – начало. Четвертый, пятый, и шестой, Седьмой, восьмой для круга. Тринадцать их передо мной, Темнеют, зыбясь пеленой, Вне чисел вьются под Луной, От Севера до Юга. Восток захвачен и Закат, И верх и низ – все в мире Везде на тень наткнется взгляд, Грозящий призрачностью Ад, Три измеренья, говорят, Они твердят – четыре. Замкнись, – недостоверна дверь, Проходят через стены. Смешались – завтра и теперь, И верь себе или не верь, Кругом – тысячеглазый зверь, Поток с мерцаньем пены. Какой бы маленький предмет Ни встал передо мною, За ним зловещий тенесвет, За ним, пред ним ползучий след, Бесплотный дух, что мглой одет, И оживлен Луною. Замкнулся наглухо в юрте, Но ждать недолго буду Какой-то шепот в духоте, И чей-то хохот в темноте, Пришли, сошлись, густеют – те, Со мной, во мне, повсюду

«Тюлень. Пингвин. Глупыш...»

Тюлень. Пингвин. Глупыш. Снега. Мерцанье. Тишь. Ищи. Хоть целый день. Глупыш. Пингвин. Тюлень. Пройди. Весь снег до льдин. Тюлень. Глупыш. Пингвин. И сам я отупел. Слепит простор Он бел, И сам я стал как зверь. Все дни одно – Теперь. Гляжу, перед собой. Сижу, слепой, тупой. Себя не различишь. Снега. Мерцанье. Тишь.

«Белоглазые пингвины...»

Белоглазые пингвины, Сумасшедший птичий дом. Брюхом белы, черны спины, И как будто мыслят ртом. Уж не молятся ли Богy, Чтобы пищи он послал? Нужно ж есть хоть понемногу, А живот у них немал. Вверх поднявши клюв прожорный, Позабыл летать пингвин, Брюхом белый, задом черный, Растолстевший господин. С неизвестной мглой не споря, Угол взяв за целый мир, Получает ренту с моря И с земли двойной банкир. Вместо крыльев, культи – руки, Пища – снизу, что ж летать С Небом лучше быть в разлуке, Близко, низко, тишь да гладь. Паралитики для лета, Отреклись в своем крыле От небесного намета, Чтобы ползать по земле. На прибрежьи, в числах цельный, Раздаваясь в даль и в ширь, Многобрюшный, многотельный, Сытый птичий монастырь. Вон проходят над волнами Чернобелою толпой, И культяпыми крылами Помавают пред собой. Вон, напыжившись, яруют. Два и два, откинув лбы, Шеи шеями целуют, Привставая на дыбы. Предполярное виденье, Альбатрос наоборот, Птица – земность, отупенье, Птица – глупость, птица – скот.

«Дьявол, кто ты? – Ветер, Ветер...»

– Дьявол, кто ты? – Ветер, Ветер. – Что ты ищешь? – Я свищу. – Что ты ищешь? – Долю, волю. Вьюсь, свиваюсь, трепещу. Возрастаю в вихре свиста. Замираю, чуть шепчу. Медлю там, где степь цветиста. Моровую язву мчу. – Дьявол, Дьявол, для чего же Ты цветы смешал с чумой? – Иль не все одно и то же? Мчать что мчится – праздник мой. И ужели не пригоже Цвет цветет разъятых ран? Красен мак, и язва – тоже. Я – прохожий чрез туман. – Ты – жестокий! Дьявол, Дьявол! – Зззить! – Качнулася Луна. – Стой! – Куда там! Скрылся Дьявол. Полночь. Сумрак. Тишина.

«Если б мне хотя вина...»

Если б мне хотя вина, Этой огненной воды! Был бы бочкой я без дна От звезды и до звезды! Я бы выпил за снега, Раз в снегах мне жить дано. Я бы выпил за врага, Раз сражаться суждено. Я бы выпил за себя, Раз родился я такой. Винный кузов теребя, Упивался б день деньской. А теперь? Я пью лишь кровь, Да густой, как деготь, жир, Чтоб идти за зверем вновь, Обеспечить скучный пир. Я пьянею лишь тогда, Как от лунной темноты И от ветра, иногда, Мерно пляшет дверь юрты. И ручной пингвин в тиши Трется об ноги мои, И змеиности души Я качаю в забытьи.

«Я нашел, как развеять мне скуку...»

Я нашел, как развеять мне скуку, Как быть светлым, мне в муке моей. Я от Ветра разведал науку Быть веселым в напеве скорбей. Запою, заведу, загуторю, Сам с собой без конца говорю. Не позорно ль быть преданным гopю? Можно в сердце затеять зарю. Всю равнину от края до края Я прошел в этом царстве снегов И певучие руны слагая, Заносил их на снежный покров. И пройдя по зеркальности синей, Начертал я заклятья на льду, Опушил их серебряный иней, Заманил в заговор я звезду. Проиграло мне хором Молчанье Безглагольную песню свою. Из снегов предо мной изваянья Я в них жизнь заклинаньем впою. Этим Месяцем желтым, ущербным, Покачнувшим златые рога, Сохранившимся прутиком вербным, Я велю вам Живите, снега. Оживляются странные лики, Много созданных снежных людей Если б было немного брусники, Я б раскрасил в них пламя страстей. Подожду, как совсем покраснеет, Пред ущербом последним, Луна Капли три она крови мне свеет, Я их вброшу, в их сердце, до дна

«Снежные люди устроены...»

Снежные люди устроены, Снежные боги при них. Люди, как каста, утроены, Бог – дополнительный стих. Месяцем боги отмечены, Кровью ущербной Луны, В членах они изувечены, Быть как отдельность должны. Те, – как болезнью слоновою Важно распучив живот, — С алчностью смотрят суровою, Мир это пища им в рог. Те, развернув семипалые Руки, по тысяче рук, Зубы оскалили алые, — Надо почтенья вокруг. Те, разукрасившись блестками, — Женская будет статья, — Вместе с мужчинами – тезками Славят восторг бытия. Груди у них поразвешаны Вроде как будто лозы, Взоры глядящих утешены, Даже до нежной слезы. Дальше герои вельможные, Палица в каждой руке, Это – столпы придорожные, Дамбы в великой реке. Если без них, так разъедется Влага в чрезмерный разлив, Лоб здесь у каждого медится, Каждый охранно красив. Дальше – со лбом убегающим, Это советники все, Взором мерцают мигающим В мудрой и хитрой красе. Зная, что столь предпочтителен Зад пред неверным крылом, Их хоровод умилителен, Каждый мешок здесь мешком. Дальше – фигуры медвежие, Храбрости бравый оплот, Кровью помазаны, свежие, Сильные, добрый народ. Я освятил их заклятьями, Кровью своей окропил, Будьте здесь слитными братьями, Связью устойных стропил. Я освятил их напевами, Кровью и птиц и зверей, Будьте как юноши с девами, В страсти любовной своей. Я освятил их гаданьями, Кровью ущербной Луны, Будьте моими созданьями, Будьте, хочу, вы должны. Я прохожу в этом множестве, Кровью я лики кроплю, Царствуйте здесь в многобожестве, Каждого я полюблю. Будут вам жертвы багряные, Алости снова и вновь, Капли кроплю я румяные, Чару влагаю я в кровь.

«Я из белой страны...»

Я из белой страны – Кто сказал? Кто сказал? — Я из белой страны, Я из белой страны.

«Прежде, видя, как снежинки...»

Прежде, видя, как снежинки В воздухе летают, Говорил я: серебринки, Говорил: с цветов пушинки, Стаи феи летают. И конечно. Ведь красивы. Ишь как шелушатся. Заплетаются в извивы, И летят, как хлопья ивы, Пухом вниз ложатся. Да постои. Не так уж глуп я. Знаю те алмазы. Да, узнал. Не так уж туп я. Это – кожа, это – струпья Моровой Проказы. Там на Севере, седая, И еще на Юге, Спит Проказа мировая, И скребется, восставая, На Полярном круге. Позевает, поскребется, Налущит лохмотий, Глянет, плюнет и ругнется, Туча на небе сберется, Тут на повороте. На углу ворот Полярных, Ведьминому сказу Послушал, в клубах парных Накопила снов угарных, Понесла заразу. На зеленые поляны Дунет, все повянет. Заморозила туманы, Бросит между трав изъяны, Мертвый узел стянет. И посыплет, и засеет, С краю и до краю. Цепенение навеет, Заметелит, завладеет, Брежу, засыпаю.

«В западне я у врага...»

В западне я у врага. Где же быть мне? Здесь в юрте? В этой душной тесноте? Или выйти на снега? Как выходят на луга? Там теснее в пустоте, В безграничности того, Что едино и мертво. Я вольнее между стен, Где хоть тени перемен, Где хоть это для меня: — Тихий треск и скок Огня. На равнине я мертвец В безраничности гробниц, Где начало есть конец В одноцветном без границ Там я в вольности – скелет, Здесь я в тесности – живой. Мной зажженный – дышит свет В этой келье гробовой. Только выйду, видно мне, Что со мною никого. Здесь же в жарком полусне Оживает вещество. Я подушку обниму, Я с покрышкой говорю. И шепчу я в полутьме К неизвестному, ему. Мне отрадней и вольней Закрывать свои глаза, Обращаясь мыслью к ней, Чьи глаза как бирюза. С непостижной говорю, Распаляюсь и горю, В теле есть такой огонь, Что уж вот я не один. Ветер взвыл. Ну, что ж, трезвонь, Но меня в тиши не тронь, Здесь не царство диких льдин Здесь хоть в грезе, я ловлю Чье-то нежное «Люблю», Хоть в гробу, но властелин.

«Я узнал сегодня ночью...»

Я узнал сегодня ночью, Что воочью, что воочью Вещи все – живые. Я зажег огонь, и думы Думал, думал Ветра шумы Доходили до меня, Круговые. Я глядел на скок Огня. Сине-красную он пляску Начинал и изменял, Взявши желтую окраску Зачинал иную сказку, Становился снова ал, В дым бежал, в седые дымы, Перемешивался с ними, Прогонял их от себя, Бил их прутьями цветными, Языками расписными, Пламецветности дробя, Сам собою обольщался, Голубою клятвой клялся, Что нельзя же не любя Так неистово метаться, Так несдержанно гореть, Был как золото, как медь, Фиолетово мерцая, Начинал тихонько петь, Вился, дымы обнимая, Снова дыму пел: Не тронь, Нет, не тронь, ведь я Огонь. Золотился реже, реже, Загрязнялся чаще, чаще. И на шкуре я медвежей Размышлял, что я пропащий, Что когда-то я весной Был с любимою женой, Проходил по вешней чаще, Каждый листик был алмаз, Каждый цветик нежил нас, О, я помню, как коснулся Я губами нежных губ Как невольно усмехнулся Я на свежесть поцелуя, Каждый, к зубу льнущий зуб, Каждый нежный белый зуб Мне любовно улыбнулся, Жил в отдельности ликуя, О, я помню как меня Тонкий ток пронзил огня, Как я сжал ее, и ало Улыбалася заря, И лесная тишь качала, Без конца, и без начала, Двух влюбленных, в ком, горя, Было счастье обниматься, Так, вот так, прижать, прижаться, Так, вот так... Постой, постой, Что такое, что такое, Что такое здесь со мной? Я лежу в палящем зное С изумительной женой! На медвежей был я шкуре, А теперь – в объятьях чьих? В поцелуйной дикой буре, Мне Огонь поет свой стих, Я в истомности касаний, Я целую, я дрожу, Я в сияньи, я в тумане, Кто со мной, не услежу, Что со мной, не расскажу, Я вступил в огонь горячий, Телом я вошел в весну, Я захлебываюсь в плаче, В сладком хохоте стону, И кругом, с Огнем качаясь, Расцвечаясь в красоте, Отраженьями встречаясь, Пляшут вещи все в юрте, Пляшет утварь, пляшут стены, Сумрак шепчется живой, Все в дрожаньи перемены Поцелуй есть теневой, К огневому средоточью, Словно шабаш круговой, Всех вещей стянулся рой. Это видел я воочью, Нынче ночью, нынче ночью, И теперь уж я – другой.