Полное собрание творений. Том 4
Шрифт:
В Череменецком монастыре Бочков вел оживленную переписку с матерью Марией (Е. Н. Шаховой), с архимандритом Игнатием Брянчаниновым, с Н. П. Киреевской, общался с писателем А. П. Башуцким, читал журналы и газеты, следил за современной литературой, кое-что печатал в «Домашней беседе» В. И. Аскоченского, с которым поддерживал личные связи, хотя его и не любил [1640]. Сохранились свидетельства современников, {стр. 583} посещавших Череменецкий монастырь: о. Антоний и в эти годы поражал людей своим умом, образованностью, эрудицией, красивой внешностью, «любезным обхождением» и своими «идеальными понятиями об истинном иночестве» [1641].
В апреле 1871 года Бочков переходит в Николаевский Угрешский монастырь под начало архимандрита Пимена (Мясникова). Этот старинный монастырь, основанный во второй половине XIV века Димитрием Донским на месте, где ему явилась перед походом на Мамая икона святителя Николая, расположен невдалеке от Москвы [1642] и тесно связан с Оптиной Пустынью.
Мы подошли к трагическому финалу жизненной судьбы о. Антония и, вместе с тем, к ее самой героической странице, запечатлевшейся в памяти многих современников. В 1871 году московское епархиальное начальство предложило монастырям направлять в московские больницы монахов для отправления треб. Некоторые из монастырей уклонились от этого дела [1645], тем более, что как раз в это время в Москве вспыхнула эпидемия тифа. Отец Антоний одним из первых горячо откликнулся на призыв и в январе 1872 года добровольно отправился в отделение для чернорабочих Старой Екатерининской больницы, хотя настоятель всячески отговаривал его от {стр. 584} этого шага, уверяя, что «идти на призыв в Москву — значит идти почти на смерть». Но игумен Антоний «с мужеством и твердостью настоял на своем решении… Едва прибыв в Екатерининскую больницу, он сразу же приступил к исправлению духовных треб для всех больных и умиравших от тифа, исправлял их ежедневно, еженощно, почти ежечасно, не имея при этом почти ни минуты покоя, отчего, конечно, истомился, ослабел, получил расположение к заразе, заразился и слег в постель» [1646]. Отец Антоний, не ограничиваясь лишь совершением треб, читал больным чернорабочим книги, наставлял их на путь истины [1647]. О себе говорил, что во всю свою жизнь никогда не пользовался таким здоровьем и не был так покоен духом, как в это время» [1648]. Однако болезнь взяла свое. Архимандрит Пимен хотел увезти больного обратно в монастырь, но тот отказался и лишь просил похоронить его в скиту Николо-Угрешского монастыря.
Антоний Бочков скончался в больнице 5 апреля 1872 года, пожертвовав «собою и своею жизнию на благо страдавшей и умиравшей меньшой братии своей» [1649]. Похоронили его в скиту Николо-Угрешского монастыря, как он и хотел.
Охарактеризуем кратко мироощущение, литературные воззрения и творчество позднего Бочкова.
В 1860-е годы эта личность еще в высшей степени сложная, даже противоречивая и в то же время весьма любопытная. В это время для мироощущения Бочкова характерна глубокая неудовлетворенность современной цивилизацией в целом — в ней он видит сплошной хаос, новый Вавилон. Его в равной мере не устраивает и современная западная цивилизация, и положение России. Оценки Бочковым тогдашнего состояния мира и картин современной цивилизации окрашиваются у него в апокалиптические тона. Вот строки о России: «Со времен Романовых она, как тело, росла, ширилась, боролась с болезнями внутренними и наружными, а в наше время все соки уже истощены, всё пришло в брожение, близкое к гноению и разложению», — пишет Бочков. Он находит, что в России «зло не пресекается: появились партии, множится число нигилистов, дворянство и купечество разлагается, крестьяне пьянствуют. Все напряжено так, что котел {стр. 585} уже кипит, а между тем подбрасывается непрестанно к нему горючих материалов». Подобное, по мнению Бочкова, уже было в Европе перед 1848 годом. Со всем этим связано и удаление общества от веры отцов. Опыта Западной Европы и Америки Бочков не приемлет. «Поэтому я так полагаю — конец близок», — писал он в середине 1860-х годов [1650]. «Для России я не предвижу ничего доброго от общего ослабления нравов. От обеднения крестьян, от вырубки лесов, от расстройства финансов, от огромных окладов высших сановников… Народ еще многого не знает, что делается в высших сферах: когда узнает — будет худо», — рассуждал Бочков в письмах к Е. Н. Шаховой [1651].
В систему всеобщего разложения, казалось, органически входят монастыри и монашество. Игумен Антоний Бочков, как и архимандрит Игнатий Брянчанинов, взгляды которого он полностью разделял, порой исключительно резко и сурово критиковали современные им монастырские порядки и монашеские нравы [1652].
«Окидывая умом и глазами Восток и Россию, приходишь к тому убеждению, что правильное монашество сошло с лица земли», — писал Бочков [1653]. «Монашество в последние 150 лет вследствие разных обстоятельств сделалось чиновничеством, не более; цель чисто мирская; возвышение, обогащение, position sociale», — отмечал он в другом месте [1654]. Эта чрезмерная критика переносилась им и на все современное ему православие: «Наше православие, по моему слабому и темному взгляду, по букве — обветшало. Но предсказано ли обновление наше? Может ли переформироваться соборами и веками установленное здание? Если нет, то времена близки… {стр. 586} Человечество чает своего Избавителя; мы, православные, — Страшного Судию» [1655].
При всей резкости критики Бочковым современных монастырей и современного ему монашества важно отметить, что он не выступал против монастырей и монашества вообще. Бочков лишь считал, что надо очистить монастыри от всего им чуждого, освободить от навязчивой опеки свыше, от ненужной регламентации всех сторон их жизни; надо вернуться к древним отеческим традициям монашеской жизни. Правда, зачастую о. Антоний сомневался в том, возможно ли это, но все же иногда мелькает и иная мысль: «Россия глубоко в тайниках земли своей хранит источники благочестия и любви к монашеству; при первом ее потрясении они пробиваются и бьют столбом, как вода артезианского колодца или кавказские потоки… Рано или поздно при потрясении царства мы вспомним нам врожденное Православие и, конечно, не около воскресных школ и академий соберется народ русский» [1656].
Критика Бочковым современных порядков, в том числе монашества и православия, ведется, конечно, с консервативных позиций. Он не приемлет технический прогресс, недоволен отменой предварительной цензуры [1657], не в восторге и от отмены крепостного права, верноподданнически восхваляет Николая I. И в вопросах религиозных о. Антоний ориентируется на прошлое, на древнее как исконное и истинное — требует следовать старинным монашеским порядкам, древнему иконописанию, древнему церковному пению, которому он придавал важное значение: Бочков считал, что момент эстетический, момент красоты в церкви способствует духовному воспитанию человека [1658].
Однако при всем том позиция Бочкова не лишена и своеобразного демократизма. Для него характерна защита низов, униженных и оскорбленных, точно так же, как и острое ощущение социальных противоречий. Критика социальных пороков в современном обществе в трудах Бочкова неизменно направлена прежде всего против «сильных мира сего», барства, тех, кто у власти, и уже во вторую очередь против «испорченности» низов. «Что это за мир, где мы живем? Это полуад, — {стр. 587} писал Бочков Е. Н. Шаховой 25 января 1872 года, незадолго до смерти. — Люди богатые живут в сумасшествии, если сравнить их прихоти с нуждами братии меньшой; а бедные погрязают во мраке неведения, дурных привычек и в грязи домашней. Выйти невозможно из этого состояния» [1659]. Прочитав в реакционной газете «Весть», что во всех народных бедах виновато пьянство, Бочков пишет: «Вина падает не столько на народ, как на правителей народных. «Весть» указывает где-то, как самый сильный аргумент, что народ мог бы и заплатить подать и сохранить остатки, если бы не пропил, не знаю сколько миллионов по статистическим указаниям. А чтобы ей указать, сколько пропито дворянством на шампанских и на других винах, в том числе и на простой водке, сколько миллионов вывезено за границу?.. И ныне, несмотря на крики «Вести», не демократия у нас правит и вершит дела, а родство, связи, покровительство, поблажки своему роду и племени, начиная от Сената до последнего земского дела. Включим туда же и Синод, во всем поблажающий своей всепоедающей касте» [1660].
Вот Бочков размышляет о расколе, и неожиданно ход его мыслей меняется: «А наше барство ничего не знает и знать не хочет. Их тянет в Париж магнитом, и туда уносятся все потовые и трудовые рубли простого народа» [1661]. Такого же рода демократизм заметен и в высказываниях Бочкова по вопросам литературы и в его художественных произведениях.
Как человек искренне и глубоко религиозный, Бочков видит единственный путь спасения в религии, в верности христианству, но вся беда в том, что «семян к возрождению христианского общества нет уже в нашей крови, в умах наших и в обычаях» [1662]. И конечные выводы Бочкова чаще всего смыкаются с уже отмеченными апокалиптическими мотивами: конец мира — близок!
Столь же сложны и противоречивы воззрения Бочкова 1850–1860-х годов на литературу. В словесности он ощущал себя архаистом, «старомодным» автором, представителем того поколения, к которому принадлежали Федор Глинка и Петр Вяземский [1663]. Его литературные симпатии и вкусы во многом определились еще в молодости, в 1820-е годы, при этом надо учесть, что эпоха та, с одновременным развитием романтизма и реализма, не отличалась внутренней цельностью. То же самое {стр. 588} можно сказать и о литературных взглядах Бочкова. С одной стороны, многие его поэтические декларации 1860-х годов носят откровенно романтический характер [1664], с другой — он чрезвычайно высоко оценивает Грибоедова и его комедию «Горе от ума», отдавая ему предпочтение даже перед Пушкиным [1665]. Бочкову внутренне близка сатирическая линия: Фонвизин — Грибоедов — Гоголь. «Вот пророки времен наших; и напрасно Гоголь устыдился своей ядовитой правды!» [1666] — писал он, явно намекая на «Выбранные места из переписки с друзьями». Позиция для монаха-аскета уникальная и по-своему парадоксальная!