Полнолуние
Шрифт:
– Вот! Я и говорю, что червивые! – радостно встряла дама.
– Помолчите, пожалуйста, гражданка, – строго сказал Михайлишин.
Он выдернул нож из прилавка, повертел его в руках.
– Не надо, начальник, – усмехнулся детина. – Кухонный это…
– Кухонный?
– Завязал я, начальник, вы же знаете.
– Надо будет заглянуть к тебе, Владимир. С соседями побеседовать. Посмотреть, как ты там устроился, – сказал Михайлишин, кладя нож на прилавок.
– С нашим превеликим удовольствием, начальник. Заходите – всегда гостем будете, – осклабился рыжеволосый.
– А в лесу чтобы я тебя не видел, Владимир. Понятно?
– Чего уж тут
Михайлишин, сразу потеряв всякий интерес к рыжеволосому, повернулся ко мне:
– Ну что, пойдемте?
– Я беру у вас грибы, – снова обратился я к рыжеволосому, не обращая внимания на слова Михайлишина. – Сколько с меня?
Рыжеволосый Владимир самым хитрющим образом сощурился и одним широким движением подгреб ко мне все грибы с прилавка.
– Вам, Николай Сергеевич, – бесплатно. Забирайте.
Я невольно опешил. Внимательней вгляделся в рыжеволосого. Что-то неуловимо знакомое, улыбчивое проступало сквозь черты огрубевшего загорелого лица.
– Мой воспитанник? – спросил я.
– Недолго. Чуть больше года. Потом слегка провинился, – снова показал он в улыбке золотой зуб. – Но я на вас не в обиде, Николай Сергеич. Вы и так сделали, что могли.
Я вспомнил:
– Владимир Головкин, правильно?
– Правильно.
Я действительно вспомнил.
Это случилось давным-давно, когда нынешний рыжеволосый детина был еще пятнадцатилетним лопоухим мальчишкой. Улыбчивым, веселым – и круглым сиротой, как восемьдесят процентов моих детей. Как-то ночью, улизнув из детдома, он вместе с двумя алпатовскими пацанами залез в поселковый промтоварный магазинчик: они украли по велосипеду, несколько транзисторных приемников и двести семьдесят шесть рублей, оставленных в кассе. Сумму я помню точно. Я пытался вызволить ребят, но ничего не мог сделать – всех троих взяли, что называется, с поличным, как раз в тот момент, когда они выволакивали наворованное добро на улицу через окошко в подсобке. С некоторым опозданием, но сработала сигнализация. К тому же в этой троице Головкин был самым старшим. И мальчик отправился в колонию для несовершеннолетних. Больше я его не видел. До сегодняшнего дня.
Да, вот еще что: прозвище у него в детдоме было – Головня.
Значит, в поселке живет еще один мой бывший воспитанник. Итого – четверо. Плюс, если мои умозаключения верны, еще один, неизвестный – тот, кто когда-то тоже был моим воспитанником Филиппом Лебедевым.
– Нет, Владимир, – сказал я. – Так не пойдет. Бесплатно я не возьму. Сколько?
Головкин думал недолго.
– А давайте, будет шестьдесят рублей за все про все, – небрежно махнул он рукой. – На пузырь ханки мне хватит. Забирайте, Николай Сергеич.
Я отсчитал деньги, отдал их Головкину. Михайлишин молча помог мне сложить грибы в корзинку поверх лопухов.
– До свидания, Владимир, – протянул я руку Головкину.
– Всего доброго, Николай Сергеич, – осторожно пожал он мою ладонь своей: крепкой, мозолистой. И снова на его лице на мгновение появилась по-мальчишески беззаботная улыбка.
Мы с Михайлишиным отошли от лотков.
– Я подвезу вас до поселка, Николай Сергеич? – полуутвердительно сказал Михайлишин.
Я тут же согласился – идти полем по жаре в поселок было выше моих сил. Мы залезли в душное нутро михайлишинских "Жигулей". Я поставил корзинку назад и сразу же опустил стекло со своей стороны. Михайлишин – со своей. Он тронул машину с места, и на ходу стало немного полегче – все же ветер обдувал лицо.
Мы неторопливо поехали по дороге мимо одноэтажных домиков райцентра к станции, видневшейся неподалеку. Некоторое время Михайлишин вел машину молча, а потом, когда мы выехали в поле, пожаловался:
– Черт знает что! Майор велел всех проверить в поселке, особенно таких, как этот Головкин. Из недавно освободившихся.
– Он долго сидел?
– Пять лет. Вторая ходка. И все – двести шестая. Ничего серьезного за ним не водится. Так, мелкота, хулиганье. Сидел за одно и то же. Драки, поножовщина. К тому же крепко пьет. Вышел пару месяцев назад и у нас в поселке осел. У Поливанихи комнату снимает.
Я, естественно, знал Поливаниху – несчастное спившееся существо, обитавшее в покосившейся развалюхе возле железнодорожной станции. Хорошенькое жилье нашел себе мой бывший воспитанник.
– Мне кажется, майор – серьезный мужчина, – сказал я, только чтобы поддержать разговор.
– Серьезный, – подтвердил Михайлишин. – Только, вместо того чтобы делом настоящим заниматься, я теперь за грибниками слежу, мальчишек с озера гоняю…
Отвлекшись от дороги, он полуобернулся ко мне.
– А как вы думаете, Николай Сергеич, почему он зверя имитирует? – внезапно спросил Антон.
Сам того не ведая, он думал о том же, о чем и я. Но пока что я не собирался рассказывать Михайлишину о своих умозаключениях. Поэтому в ответ я только пожал плечами:
– Не знаю. К тому же неизвестно кто это был. Может быть, кто-то неудачно подшутил над Андрюшей Скоковым?
Антон только вздохнул и замолчал. Мы миновали переезд, свернули, и на перекрестке у магазина Антон притормозил, потому что зажегся красный свет на единственном в поселке светофоре. Его установили несколько лет назад, после того как пьяный водитель на "КамАЗе" именно здесь насмерть задавил старушку – полуслепую бабушку Глаголеву, на ощупь переходившую перекресток.
– Наше вам с кисточкой, товарищ участковый! – раздался радостный голос.
Я обернулся. Замурзанный невысокий мужичок в брезентухе с выцветшей эмблемой БАМа на ходу приподнял кепку, приветствуя Михайлишина. По его небритому загорелому лицу бродила слегка ехидная улыбка.
Участковый холодно кивнул.
– Вот, пожалуйста. Еще один, – сказал он негромко, провожая мужичка взглядом. – Знатный браконьер Семенчук… Глаза бы мои на них не смотрели. Вместо того чтобы убийцу ловить, какой-то ерундой занимаюсь.
– Ничего, Антон. Я думаю, скоро все это закончится.
Зажегся зеленый цвет. Михайлишин мягко тронул машину с места, косясь в боковое зеркало на удаляющегося мужичка.
– Надеюсь… – вздохнул он.
Мы проехали перекресток, и тут мне стало немного не по себе.
Буквально в каждом втором доме спешно готовились к отъезду поселковые дачники – те, кто не жил в академпоселке круглый год. Люди выносили вещи из домов и быстро грузили в машины. В воздухе ощутимо витало напряжение. И страх. Подтверждая это, навстречу нам из проулка одна за другой выехали три легковушки, набитые людьми. На крышах были закреплены коробки, чемоданы и сумки с барахлом. Людей в первой из машин, в "Волге", я сразу признал: это были мои старинные знакомые – Голиковы. Вся семья: отец, мать и дочь с мужем и маленьким сыном. Обычно они все лето живут на даче. А теперь вот уезжали – судя по спешке, по количеству вещей и, главное, по испуганно-напряженному выражению лиц, надолго. Скорее всего, до следующего лета. Старший Голиков, сидевший за рулем "Волги", встретился со мной взглядом и тут же поспешно отвернулся.