Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге
Шрифт:
Зимой восставшие снова стали подходить к Москве. Посланные воеводы, кто погиб в бою, а кто и передался на сторону противника. Василия измена ужасала. Он стал сам не свой. Единственное, что мог противопоставить мятежникам Шуйский, – церковную анафему.
Но и анафема не помогла. Теперь восставшие сидели в Туле. «Воеводы Московские взяли Дедилов, Кропивну, Епифань и не пускали никого ни в Тулу, ни из Тулы: Василий хотел одолеть ее жестокое сопротивление голодом, чтобы в одном гнезде захватить всех главных злодеев и тем прекратить бедственную войну междоусобную. «Но Россия, – говорит Летописец, – утопала в пучине крамол, и волны стремились за волнами: рушились
На волне этих крамол и всплыл второй Самозванец. Нашли его где-то на Украине, был он поповским сыном по имени Матвей Веревкин. «Сей самозванец и видом и свойствами отличался от расстриги, – говорит Карамзин, – был груб, свиреп, корыстолюбив до низости: только, подобно Отрепьеву, имел дерзость в сердце и некоторую хитрость в уме; владел искусно двумя языками, Русским и Польским; знал твердо Св. Писание и Круг Церковный; разумел, если верить одному чужеземному Историку, и язык Еврейский, читал Тальмуд, книги Раввинов, среди самых опасностей воинских; хвалился мудростию и предвидением будущего.
Пан Меховецкий, друг первого обманщика, сделался руководителем и наставником второго; впечатлел ему в память все обстоятельства и случаи Лжедимитриевой истории, – открыл много и тайного, чтобы изумлять тем любопытных; взял на себя чин его Гетмана; пригласил сподвижников, как некогда Воевода Сендомирский, чтобы возвратить Державному изгнаннику Царство; находил менее легковерных, но столько же, или еще более, ревнителей славы или корысти. «Не спрашивали, – говорит Историк Польский, – истинный ли Димитрий или обманщик зовет воителей? Довольно было того, что Шуйский сидел на престоле, обагренном кровию Ляхов. Война Ливонская кончилась: юношество, скучая праздностию, кипело любовию к ратной деятельности; не ждало указа Королевского и решения чинов государственных: хотело и могло действовать самовольно, но, конечно, с тайного одобрения Сигизмундова и панов думных. Богатые давали деньги бедным на предприятие, коего целью было расхищение целой Державы. Выставили знамена, образовалось войско; и весть за вестию приходила к жителям Северским, что скоро будет у них Димитрий».
И он объявился. Точнее, сначала пришли в город Стародуб двое странников, которые поведали тайну, что Дмитрий с войском уже движется на помощь. Народ возопил и стал расспрашивать, где их царь. Тогда один из странников скромно потупился и сказал: «Он здесь». Он даже перенес пытки и только потом открыл, что его спутник и есть царевич Дмитрий.
Атаман Заруцкий, который отлично знал первого Дмитрия, упал к ногам второго. Ему теперь было все равно, кто станет иконой похода, он хотел свести с трона Василия. Движение разом охватило весь юг, новый Дмитрий вел народ на Москву.
На этом ужасающем фоне в Москве праздновали взятие Тулы. Во всех церквах провели благодарственные молебны. По случаю такой радости помиловали чуть не половину пленных, только часть утопили, часть удавили, часть повесили, а немцев (они были среди восставших) в полном комплекте отправили в Сибирь. Но не успели отпраздновать Тулу, как снова вспыхнул бунт в Калуге. Тут уж был виноват сам Василий: он решил подавить мятежников руками других мятежников и отправил 4000 донских казаков, взятых в Туле, отвоевать ему Калугу. Донцы отвоевали: они явились в калужский стан к московским воеводам, выгнали их, взяли власть и соединились с восставшей Калугой. А из Литвы подходили отчаянные мятежные паны, им тоже было дело до московского трона.
В декабре 1607 года Лжедмитрий Второй вошел в Орел. Здесь он спокойно перезимовал, еще больше усилился и двинулся на Москву. Шуйский понял, что теперь должен идти самозванцу навстречу. Встреча состоялась 13 апреля 1608 года под Болховом. Шуйский был разбит, часть его воевод бежала в Москву, часть укрылась в Болхове. Шуйский сведал об измене, нашел изменников, тут же приказал их пытать в Москве, выведать правду и казнить или сослать, последнее определялось знатностью: менее виновных, но не знатных, казнили, а более виновных, но князей – сослали.
Но пока Шуйский выискивал измену, Лжедмитрий обошел его ставку и отправился к Москве другим путем.
Встал новый самозванец лагерем в селе Тушино, чтобы видом своего войска пугать московских воевод. Он слал в Москву письма, разоблачающие Василия, но ответа не получал. Против него на Ходынке встали части Василия. Между двумя неприятелями регулярно происходили кровавые стычки. Воспользовавшись самозванцем, поляки снова стали требовать возвращения московских пленников. Королевские послы теперь приходили к Василию прямо из тушинского лагеря!
Только к концу июля договорились о размене. И только договорились, как отряд Рожинского ударил по Москве из Тушинского лагеря. Василий поспешил избавиться от пленников (и, как он думал, от тушинских поляков). Но только освобожденные отъехали, тушинский лагерь усилился отрядами Сапеги, а Лисовский по дороге взял и потерял Коломну. Сапега оказался противником серьезным. Посланные на него воеводы были разбиты.
Несчастную Марину меж тем везли к Смоленской границе, но выехать она так и не смогла. По дороге ее перехватил отряд Зборовского. Ей вручили письмо от самозванца. Все это время Марина не имела даже понятия, что ее Дмитрий давно мертв. Теперь, читая письмо, она обливалась слезами счастья.
Карамзин считал, что Марина знала о его смерти, но в этом он не прав. В своем дневнике Марина Мнишек описала тот кошмар, который пережила, – как она вдруг поняла, что ей придется играть роль счастливой жены воскресшего мужа, ей шепнул это польский шляхтич, на полдороге в Тушино повернув назад, и все полдороги до лагеря самозванца она рыдала. Потом, увидев «воскресшего», она только играла назначенную ей роль.
Марину продал Мнишек. Ему требовались деньги. Так тушинский лагерь обзавелся «воссоединенной семьей». Уже и народ в Москве стал сомневаться, что Дмитрий был убит, и даже в том, что он не спасся во младенчестве. Но большинству было и вовсе все равно, кто царь, а кто мятежник: «Столица уже не имела войска в поле: конные дружины неприятельские, разъезжая в виду стен ее, прикрывали бегство Московских изменников, воинов и чиновников, к Самозванцу; многие из них возвращались с уверением, что он не Димитрий, и снова уходили к нему. Злодейство уже казалось только легкомыслием; уже не мерзили сими обыкновенными беглецами, а шутили над ними, называя их перелетами.
Разврат был столь ужасен, что родственники и ближние уговаривались между собою, кому оставаться в Москве, кому ехать в Тушино, чтобы пользоваться выгодами той и другой стороны, а в случае несчастия, здесь или там, иметь заступников. Вместе обедав и пировав (тогда еще пировали в Москве!), одни спешили к Царю в Кремлевские палаты, другие к Царику, так именовали второго Лжедимитрия. Взяв жалованье из казны Московской, требовали иного из Тушинской – и получали! Купцы и Дворяне за деньги снабдевали стан неприятельский яствами, солью, платьем, оружием, и не тайно: знали, видели и молчали; а кто доносил Царю, именовался наушником.