Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге
Шрифт:
Василия и сняли с занимаемой должности. А на другой день к нему пришли несколько бояр и священники из Чудовского монастыря и насильно постригли его в монахи.
«Самозванец грозил Москве нападением, – говорит Карамзин, – Гетман к ней приближался, народ вольничал, холопи не слушались господ и многие люди чиновные, страшась быть жертвою безначалия и бунта, уходили из столицы, даже в стан к Лжедмитрию, единственно для безопасности личной».
Ситуация была ужасная. В Москве перестала существовать всякая власть. Не стало не то что Московского царства, не стало вообще ничего – разрозненные островки жизни. Из этой каши в другой стране можно было слепить республику, но в Москве это было невозможно. И как победить эту ситуацию, предлагали разные рецепты.
Послали спросить стоявшего у Москвы гетмана, враг он или друг. Гетман признался в дружбе. Москвичи решили, что в ситуации, когда время дорого, выборы всей землей – роскошь, а выборы неизвестных кандидатов вроде Василия или Михаила – глупость. Они согласились на Владислава. Тем более что самим боярам 16-летний Владислав казался не страшным, с его помощью они думали управлять страной.
Была составлена договорная грамота, которая регламентировала права будущего монарха, а затем народ привели к присяге. Труднее гетману пришлось на переговорах со сторонниками Лжедмитрия. Но и там он сумел обнажить тылы самозванца: русские целовали крест Владиславу, Сапега перешел на сторону Сигизмунда, оставленные всеми Марина с Лжедмитрием уехали в Калугу.
Коалиция распадалась. В рядах Лжедмитрия остались только атаман Заруцкий, часть татар, часть казаков и считанное число русских. Угрозы эта сила теперь не представляла. Сумел Жолкевский и убрать из Москвы возможных претендентов на (теперь уже) Владиславов престол – Василия Голицына и Филарета, чей сын рекомендовался в цари. Они поехали послами к королю для вручения грамоты об избрании его сына на русский престол. Вместе с ними ехало еще несколько именитых людей. Бывшего царя Василия передали полякам, чтобы доставить его в Иосифовскую обитель.
Была только одна беда, которую не предвидел Жолкевский: Сигизмунд хотел сам сесть на русский престол. Это и стало причиной дальнейших бед. Карамзин считал, что позиция непреклонных послов, ставших у Сигизмунда пленниками, послужила спасению Московского царства. В той ситуации, возможно, и да. А если бы Сигизмунд дал Владислава и были соблюдены все условия договора? Если рассуждать теоретически, то послы могли и согласиться. Так что виной новой волны мятежей стала позиция самого короля.
Гетман, который знал о ходе переговоров, хватался за голову. В конце концов он сам поехал к своему королю. С собой он захватил в качестве трофея семейство Шуйских – бывшего воеводу, бывшего царя и его жену. Гетман напрасно думал переубедить Сигизмунда: король собирался и дальше стоять у Смоленска, дать сына на царство он отказался.
Жолкевский был умный и дальновидный человек: он объяснял Сигизмунду, что такой шанс навсегда соединить два государства и дать им во всем обозримом будущем мир и покой выпадает редко, что в противном случае будут годы, а то и века долгой и тяжелой войны. Но Сигизмунд был из той же породы, что и Иван, который жаждал польского трона не для сына, а для себя. И, имея возможность получить всю страну мирным путем, он хотел одного – Смоленска. Даже Жолкевского он заставил требовать Смоленска у послов. Гетман не хотел, но ослушаться не мог.
Что же касается самозванца, то в декабре он был убит одним из татарских ханов, отца которого он приказал казнить. Марина так была потрясена этой местью, что металась полуодетая по улицам Калуги и призывала к мести. К утру, говорит историк, во всей Калуге не осталось ни одного живого татарина. После смерти Лжедмитрия Второго она родила сына, названного Иваном. Младенца тут же объявили царевичем Иваном. Но теперь сторонников у нее почти не осталось. В конце концов Калугу сдали, бывшие соратники Лжедмитрия целовали крест Владиславу, а Марину взяли под стражу и с младенцем посадили в узилище.
Московская Дума вовсе не знала, что ей делать. В 1611 году Думе было тяжело. Сигизмунд уперся в Смоленск и трон, послы находили предлоги не подписывать договора, снова пошли бунты, наперекор присяге возникло патриотическое движение за выбор царя всей землей. Дума просила послов отдать Смоленск, согласиться ехать в Литву за Владиславом, только бы вернуть мир.
Дума просила Сигизмунда унять Ляпунова с его патриотизмом, обрисовав его как полного мятежника. Дума велела защитникам и Шеину сдать Смоленск. Дума отправила свое войско во Владимир, где не хотели польского царевича. Но до Владимира оно не дошло: было разбито ополчением союзных городов. Глава этой Думы Мстиславский писал Сигизмунду отчаянное письмо: «что обстоятельства ужасны и время дорого; что одна столица еще не изменяет Владиславу, а Держава в безначалии готова разделиться; что Ивань-город и Псков, обольщенные генералом Делагарди, желают иметь Царем Шведского Принца; что Астрахань и Казань, где господствует злочастие Магометово, умышляют предаться Шаху Аббасу; что области Низовье, Степные, Восточные и Северные до пустынь Сибирских возмущены Ляпуновым; но что немедленное прибытие Королевича еще может все исправить, спасти Россию и честь Королевскую».
В Думе большинство было согласно уж хоть и на Сигизмунда, поскольку Дума ничем уже больше не управляла. Но ничем не управлял и Сигизмунд. Надеялись только на умницу Жолкевского. Но что мог гетман против короля?
Между тем в рязанской земле усиливалось недовольство, там за Ляпуновым шли практически все. Москва в отчаянной попытке послала биться с ляпуновцами донских казаков, которых все равно нужно было куда-то деть, чтобы те не бесчинствовали в Москве. Казаки сильно потеснили Ляпунова, но тут пришел с помощью князь Пожарский из Зарайска, патриоты объединились, казаки бежали, и теперь эта возросшая сила, поддержанная самым сильным аргументом того времени – церковью, двинулась на Москву: «Ляпунов из Рязани, Князь Дмитрий Трубецкой из Калуги, Заруцкий из Тулы, Князь Литвинов-Мосальский и Артемий Измайлов из Владимира, Просовецкий из Суздаля, Князь Федор Волконский из Костромы, Иван Волынский из Ярославля, Князь Козловский из Романова, с Дворянами, Детьми Боярскими, стрельцами, гражданами, земледельцами, Татарами и Козаками; были на пути встречаемы жителями с хлебом и солью, иконами и крестами, с усердными кликами и пальбою; шли бодро, но тихо – и сия, вероятно невольная, неминуемая по обстоятельствам медленность имела для Москвы ужасное следствие».
Дума пыталась в отчаянии этот поход остановить, но ополченцы слушались только патриарха Гермогена.
На этом фоне в Москве вспыхнул бунт. Снова резали поляков. Несчастный командир поляков, которому был поручен покой Москвы, не знал, что делать, и велел резать москвичей в ответ. Теперь резня стала всеобщей. Не помог и поспешивший на помощь Маржерет. Резня продолжалась.
Тогда сторонники Сигизмунда применили последнее известное им средство – пожар. Карамзин обвиняет в этом Салтыкова. Но, по сути-то, Салтыков был прав: пожар отвлек москвичей от уничтожения поляков: добро им было дороже. Но даже пожар полностью этой резни не прекратил.
Дума (тут Карамзин именует ее членов изменниками ожесточенными) просила Госевского сжечь Москву. Другого выхода она уже не видела. Полякам идея не нравилась, но и они другого выхода не видели. Начался всемосковский поджог. Все бы, может, и успокоилось, но в этот момент появились ополченцы Ляпунова. Бились теперь не за Москву – за отдельные части Москвы. Но огонь оказался сильнее и русских, и поляков. Москва сгорела. Напрасно Карамзин пишет, что «Ляхи с гордостию победителей возвратились в Китай и Кремль, любоваться зрелищем, ими произведенным; бурным пламенным морем, которое, разливаясь вокруг их, обещало им безопасность, как они думали, не заботясь о дальнейших, вековых следствиях такого дела и презирая месть Россиян».