Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге
Шрифт:
Но начиналось-то правление Ивана вполне традиционно, исключая один момент: государю было три года, и ни о каком самостоятельном правлении в этом возрасте и речи не идет. За Ивана правили Глинские и бояре, между собой они плохо ладили, но государственные дела от этого никак не ухудшались – текли себе, как и прежде: бояр интересовала только личная власть. На самого Ивана и его брата никто не обращал внимания. Хотя все дела творились именем Ивана.
«Первым действием нового правления было торжественное собрание Духовенства, Вельмож и народа в храме Успенском, – пишет Карамзин, – где Митрополит благословил державного младенца властвовать над Россиею и давать отчет единому Богу. Вельможи поднесли Иоанну дары, послали чиновников
Елена в государственных делах понимала немного, так что полагалась во всем на сильных родственников. Но правила она недолго: через три года ее то ли отравили, то ли она умерла своей смертью, этого никто не знает. Травить Елену охотников, наверно, было немало: «в четыре года Еленина правления именем юного Великого Князя умертвили двух единоутробных братьев его отца и дядю матери, брата внучатного ввергнули в темницу, обесчестили множество знатных родов торговою казнию Андреевых Бояр, между коими находились Князья Оболенские, Пронский, Хованский, Палецкий. Опасаясь гибельных действий слабости в малолетство Государя самодержавного, Елена считала жестокость твердостию, но сколь последняя, основанная на чистом усердии к добру, необходима для государственного блага, столь первая вредна оному, возбуждая ненависть; а нет Правительства, которое для своих успехов не имело бы нужды в любви народной. Елена предавалась в одно время и нежностям беззаконной любви и свирепству кровожадной злобы!»
В правление Елены юного царя носили на все государственные мероприятия. Этого бесконечного пресмыкания перед ним Иван не запомнил. Но перемену в своем положении после смерти матери почувствовал очень хорошо, и по-детски, но осознал. Иван горько плакал, обняв любовника матери князя Телепнева, тот тоже рыдал. На других лицах не было и тени печали. Бояре отчаянно дрались за власть. Символ этой власти их не интересовал.
Бедняга князь Телепнев пострадал первым: «Не суд и не праведная, но беззаконная, лютая казнь была жребием несчастного Вельможи, коему за неделю пред тем раболепствовали все Князья и Бояре. Телепнева уморили голодом…»
Склока между боярами завершилась победой князя Василия Васильевича Шуйского: тот бросил в тюрьму своего соперника князя Бельского и взялся за бразды правления. Но только он утвердился, как вдруг заболел и умер. В этом тоже видели не естественную смерть, а заговор.
На место князя Василия пришел его брат Иван, а союзника прежде выступавших против Василия бояр митрополита Даниила отрекли от сана и сослали в Иосифов монастырь. Как правитель Иван оказался не лучшим выбором для страны: он больше заботился о личном благополучии, нежели о своей земле. При нем и так уж было нехорошо с внешними врагами, и крымцы что ни год тревожили русскую землю, и казанский царь, да еще назначенные князем чиновники довели народ до обнищания. В Псков, например, где сидели назначенные им Андрей Шуйский и Репнин-Оболенский, жители окрестностей боялись ездить, как в вертеп разбойников: наместники «свирепствовали аки львы».
Но князь Иван напрасно делал ставку на нового митрополита, считая того своим человеком. Митрополит оказался с характером и именем царя заставил выпустить из тюрьмы как проигравшего битву за власть боярина Бельского, так и двоюродного брата Ивана Владимира Андреевича, молодого совсем князя, брошенного в тюрьму еще при Елене. Однако другого претендента на престол, внука Василия Темного Дмитрия, даже митрополит побоялся освободить (хотя внук этот почти всю свою жизнь сидел и уже состарился), ему только сняли цепи и дали тюрьму посветлее и попросторнее.
Шуйского от дел отстранили, а во главе Боярской Думы встал освобожденный Иван Бельский. Он тут же возвратил из тюрьмы своего брата Семена. Но стоило тому оказаться на свободе, как он тут же отправился к более приятному для него властителю – крымскому хану. И теперь получилась странная картина: войско под началом Ивана Бельского ходило бить хана, советником у которого был Семен Бельский.
В 1541 году хан повел крымцев на Москву. Ивану Васильевичу было тогда 10 лет. «Он повел Митрополита в Думу, – рассказывает Карамзин, – где сидели Бояре, и сказал им: «Враг идет: решите, здесь ли мне быть, или удалиться?» Бояре рассуждали тихо и спокойно. Одни говорили, что Великие Князья в случае неприятельских нашествий никогда не заключались в Москве.
Другие так ответствовали: «Когда Едигей шел к столице, Василий Димитриевич удалился, чтобы собирать войско в областях Российских, но в Москве оставил Князя Владимира Андреевича и своих братьев. Ныне Государь у нас отрок, а брат его еще малолетнее: детям ли скакать из места в место и составлять полки? Не скорее ли впадут они в руки неверных, которые, без сомнения, рассеются и по иным областям, ежели достигнут Москвы?»
Митрополит соглашался с последними и говорил: «Где искать безопасности Великому Князю? Новгород и Псков смежны с Литвою и с Немцами; Кострома, Ярославль, Галич подвержены набегам Казанцев; и на кого оставить Москву, где лежат Святые Угодники? Димитрий Иоаннович оставил ее без Воеводы сильного: что же случилось? Господь да сохранит нас от такого бедствия! Нет нужды собирать войско: одно стоит на берегах Оки, другое в Владимире с Царем Шиг-Алеем, и защитят Москву. Имеем силу, имеем Бога и Святых, коим отец Иоаннов поручил возлюбленного сына: не унывайте!» Все Бояре единодушно сказали: «Государь! останься в Москве!» – и Великий Князь изустно дал повеление градским прикащикам готовиться к осаде.
Ревность, усердие оживляли воинов и народ. Все клялись умереть за Иоанна, стоять твердо за святые церкви и домы свои. Людей расписали на дружины для защиты стен, ворот и башен; везде расставили пушки; укрепили посады надолбами».
Хана остановили на Оке, а его союзник, Казанский хан, потерпел поражение у Пронска. Казалось бы, Бельскому ничего не угрожало: его славили за победу над внешним врагом. Но спустя год заговорщики свергли Бельского и снова отправили в тюрьму вместе со сторонниками, а его место занял все тот же Шуйский. Гонениям подвергся и сам митрополит: его взяли прямо во дворце, в комнатах самого Ивана, который трепетал от страха. Митрополита, как и прежнего, лишили сана и отправили в Кириллов монастырь.
Опасаясь, что Бельского могут снова освободить, князь Шуйский приказал его тайно удавить. Что же касается назначения нового митрополита, то Шуйский теперь очень боялся ошибиться: после долгих раздумий на это место поставили Макария. Митрополит был для руководителя боярской думы важной фигурой: он имел беспрепятственный доступ к Ивану и должен был влиять на ход его мыслей. Любимцев Ивана старались тут же удалить, боясь их возвышения. Когда Иван стал близок с думцем Федором Воронцовым, того обвинили в измене прямо на заседании Думы и хотели убить на глазах у царя. Только слезы Ивана и заступничество митрополита спасли несчастному жизнь. Воронцова не казнили, но со всеми родичами сослали в Кострому. Так вот текла эта дворцовая интрига в отрочестве царя.
Но Иван взрослел. «Иоанну исполнилось тринадцать лет, – пишет историк. – Рожденный с пылкою душою, редким умом, особенною силою воли, он имел бы все главные качества великого Монарха, если бы воспитание образовало или усовершенствовало в нем дары природы; но рано лишенный отца, матери и преданный в волю буйных Вельмож, ослепленных безрассудным, личным властолюбием, был на престоле несчастнейшим сиротою Державы Российской: ибо не только для себя, но и для миллионов готовил несчастие своими пороками, легко возникающими при самых лучших естественных свойствах, когда еще ум, исправитель страстей, нем в юной душе и если, вместо его, мудрый пестун не изъясняет ей законов нравственности.