Полный порядок, Дживз!
Шрифт:
Я высвободил руку, перестал трепать Тяпу по плечу и, достав портсигар, гостеприимно раскрыл его.
Он рассеянно взял сигарету.
— Приехал, Берти?
— Как видишь.
— Надолго?
На мгновение я задумался. Меня так и подмывало сказать ему, что я примчался в Бринкли-корт для оказания первой помощи двум влюблённым идиотам. Но, пораскинув мозгами в течение нескольких секунд (пока закуривал), я пришёл к выводу, что с Тяпой нельзя играть в открытую. Посудите сами, разве мог я признаться ему, что собираюсь дёргать его и Анжелу за ниточки, как марионеток? Думаю, нет такого парня, которому понравилось бы, что его дергают туда-сюда.
— Сам не знаю, — ответил я. — Может, надолго, а может, нет. Ещё не решил.
Он безжизненно кивнул, всем своим видом показывая, что ему глубоко наплевать, останусь я или уеду, и уставился куда-то вдаль. Внешне Тяпа сильно смахивает на бульдога, и сейчас выражение его лица было точь-в-точь как у одного из представителей этой благородной породы, которому не удалось выклянчить у хозяина кусок пирога. Всё, о чем он думал, было у него на лбу написано, — по крайней мере мне, тонкому физиономисту, не составило труда прочитать его мысли, — и поэтому я не удивился, когда он выдавил из себя:
— Ты, конечно, уже в курсе? Слышал про меня и Анжелу?
— Тяпа, старина, об этом все говорят.
— Мы разошлись.
— Знаю. Насколько мне известно, вы слегка повздорили из-за акулы.
— Да. Я сказал, она спутала её с камбалой.
— Мне уже доложили.
— Кто?
— Тётя Делия.
— Должно быть, ругала меня на все лады.
— Ну что ты. Если учесть, что она была членом охотничьего общества, и долгие годы не вылезала из седла, можно считать, она тебя похвалила, обозвав трижды проклятым Глоссопом. Тем не менее, насколько я понял из нашего разговора, — ты только не обижайся, старичок, — тётя Делия убеждена, тебе следовало вести себя повежливее. Проявить, так сказать, больше такта.
— Такта!
— Должен признаться, я не смог с ней не согласиться. Зачем ты унизил акулу Анжелы? Зачем обозвал её камбалой? Некрасивый поступок, иначе не скажешь. Неблагородный. Да, ты поступил не по-мужски, Тяпа. Неужели непонятно, что эта тварь дорога сердцу Анжелы, как единственное дитя матери? Получается, ты, близкий ей человек, одним словом, жених, оскорбил акулу, над которой бедная девочка просто трясётся. Нехорошо, Тяпа. Никак от тебя не ожидал.
Его заколотило, как в лихорадке. Мне показалось, бедолага был возбуждён, дальше некуда.
— А меня ты не желаешь выслушать? — спросил он полупридушенным голосом.
— Тебя?
— Вот именно. Надеюсь, ты не думаешь, что я просто так, ни с того ни с сего назвал эту несуществующую акулу камбалой? Нет, если бы не веские основания, я бы стерпел и промолчал, хотя ни секунды не сомневаюсь, что это была такая же акула, как я — китайский император. Анжела первая начала задираться и оскорблять меня, и, когда мне представилась возможность отплатить ей той же монетой, я этим воспользовался.
— Задираться и оскорблять?
— Безусловно. Когда во время нашей беседы я непринуждённо поинтересовался — для поддержания разговора, не более, — какие блюда Анатоль приготовит сегодня на обед, она заявила, что меня интересует только моя плоть, и посоветовала не думать всё время о еде. Плоть, прах её побери! Для меня душа самое главное!
— Само собой.
— Не вижу ничего дурного в том, что я спросил, чем Анатоль будет нас кормить. Ты как считаешь?
— Конечно, нет. Ты просто отдал дань уважения великому мастеру.
— Вот именно.
— Тем не менее:
— В чём дело?
— Я хочу сказать, мне жаль, что ваша пылкая любовь полетела псу под хвост, когда несколько тёплых, сочувственных слов с твоей стороны:
Он уставился на меня, как солдат на вошь.
— Надеюсь, ты не предлагаешь мне пойти на попятную?
— Тяпа, старичок, это было бы очень благородно с твоей стороны.
— Ни за что.
— Но, Тяпа:
— Нет. Даже не проси.
— Послушай, ведь ты её любишь?
Кажется, я нащупал его больное место. Он задрожал с головы до ног, губы у него задёргались, как у паралитика, короче, бедняга явно испытывал душевные муки.
— Я вовсе не хочу сказать, что безразлично отношусь к маленькой негоднице, — с чувством произнёс он. — Я страстно люблю Анжелу, но это не мешает мне считать, что больше всего на свете она заслуживает хорошего пинка под одно место.
Ни один Вустер не потерпел бы подобных разговоров.
— Тяпа, старина!
— «Тяпа, старина» здесь ни при чём.
— «Тяпа, старина» здесь очень даже при чём. Твой тон меня шокирует. Меня так и подмывает изумлённо приподнять бровь. Куда подевался добрый, старый рыцарский дух Глоссопов?
— С добрым, старым, рыцарским духом Глоссопов всё в порядке, можешь не беспокоиться. А вот куда подевался нежный, ласковый женский дух Анжел, скажи мне на милость? Это ж надо было такое придумать, что у меня растёт второй подбородок!
— Она так сказала?
— Да.
— Ну, в конце концов, все девушки обожают дразниться. Милые женские шалости. Не обращай внимания, Тяпа. Пойди к ней и помирись.
Он покачал головой.
— Нет, слишком поздно. После издевательских, непотребных замечаний в адрес моего брюха между нами всё кончено.
— Но, Тяпа, будь справедлив. В своё время ты заявил, что новая шляпка делает Анжелу похожей на болонку.
— В той шляпке она была похожа на болонку как две капли воды. Это нельзя считать вульгарным оскорблением, потому что я сказал правду. Я честно, по-дружески и со всей искренностью указал Анжеле на её оплошность, так как не хотел, чтобы она выставляла себя на посмешище. Когда же человека несправедливо обвиняют в том, что он пыхтит как паровоз, поднимаясь по лестнице, это нельзя расценить иначе, как коварство.