Полный вперед назад, или Оттенки серого

Началось все с того, что отец не захотел смотреть последнего кролика, а закончилось тем, что меня вот-вот съест хищное растение. Для себя я хотел другого — жениться на девушке из семейства Марена и порулить их веревочной империей. Но то было четыре дня назад, до того, как я встретил Джейн, вернул пропавшего Караваджо и исследовал Верхний Шафран. И вместо наслаждения преимуществами цветового продвижения я погрузился в чавкающую трясину дерева ятевео. [1] До чего обидно.

Но не все так плохо, и вот почему. Первое: я, к счастью, приземлился вниз головой, а значит, буду поглощен всего за минуту. Это намного — намного — лучше, чем если тебя засасывают, все еще живого, в течение недель. Второе и самое важное: мне не придется умирать в неведении. Я открыл нечто такое, что не заменят никакие награды и отличия: правду. Не всю правду, но немалую часть ее. Поэтому чертовски обидно, что все так сложилось. Я ничего не могу сделать с этой правдой. Правда эта слишком велика, слишком ужасна, чтобы оставаться скрытой от людей. Но я хотя бы обладал ею целый час и понял, в чем ее смысл.

Вообще-то меня послали не за этим. Я был отправлен к Внешним пределам, чтобы провести перепись стульев и научиться смирению. Но правда неумолимо нашла меня, как и полагается большой правде, — как находит мозг потерявшаяся мысль. Еще я нашел Джейн, или она меня — неважно. Мы нашли друг друга. И хотя она была серой, а я красным, мы оба жаждали справедливости, которой не давала цветовая политика. Я полюбил ее, больше того — начал думать, что и она меня любит. В конце концов, она сказала «прости» перед тем, как толкнуть меня, после чего я упал на голую землю прямо под кроной ятевео. Значит, что-то она ко мне чувствует.

Итак, четыре дня назад я шел по Гранату, транспортному узлу Западного Красного сектора. Мы с отцом прибыли в город за день до того и остановились в «Зеленом драконе». Прослушав утреннее песнопение, мы сели позавтракать, слегка раздосадованные, но не удивленные тем, что ранние пташки из числа серых уже уничтожили весь бекон, оставив нам лишь соблазнительный запах. До поезда оставалось несколько часов, и мы решили пройтись по городу.

— Не посмотреть ли последнего кролика? — предложил я. — Говорят, это главная достопримечательность.

Но уникальный кролик не слишком заинтересовал отца — по его словам, до поезда нам надо было посмотреть плохо нарисованную карту, Мемориал Оза, цветной сад и уж потом — кролика. Кроме того, в музее Граната хранится лучшее в Коллективе собрание бутылок из-под «Вимто», [2] а по понедельникам и вторникам там даже показывают граммофон!

— Сорок второй клип на песню «Something Got Me Started», [3] — сказал он, словно что-то, хоть отдаленно связанное с красным, могло переубедить меня. Но я не собирался сдаваться так легко.

— Кролик уже совсем старый, — настаивал я, вспоминая инструкции по безопасности из буклета «Правильное общение с кроликом», — а гладить его уже необязательно.

— Дело не в этом, — пожал плечами отец, — дело в ушах. Я вполне могу обойтись, — заключил он безапелляционно, — и прекрасно обойдусь без кролика.

Это было правдой. Я тоже вполне мог обойтись без кролика. Но я обещал своему лучшему другу Фентону и еще пяти приятелям, что я запишу для них таксономический номер одинокого кролика и они смогут занести его в свои книги наблюдения за животными как «опосредованно виденного». Я даже взял с них за это по четверти доллара — деньги пошли на лакричные конфеты для Констанс и на синтетические красные шнурки для меня.

Мы с отцом препирались еще какое-то время, и в конце концов он согласился обойти все городские достопримечательности — по кругу, чтобы не сильно изнашивать ботинки. Кролик стоял в списке последним, за цветным садом.

Согласившись, по крайней мере, включить кролика в наш маршрут, папа вернулся к своим тостам, чаю и газете «Спектр». Я же принялся лениво оглядывать убогую столовую в поисках источника вдохновения, так как собирался писать открытку. «Зеленый дракон» построили еще до Явления. Как и многие постройки в Коллективе, он видел массу разнообразных событий, и каждое оставляло на нем свой след. Краска на стенах порядком облупилась, лепнина рассохлась и стала рассыпаться, клеенка на столах протерлась до основы, а ножи были согнуты, поломаны или утащены. Однако запах горячих тостов, кофе и бекона, приветливая обслуга и шумная болтовня приезжих, завязывавших мимолетные знакомства, придавали заведению особый шарм, так что с ним не могло сравниться ни одно приличное кафе у нас в Нефрите. Я обратил внимание, что в общем пространстве любой мог занять какое угодно место, но посетители бессознательно рассаживались по цветам. Одному фиолетовому предоставили целый стол в его распоряжение, а у дверей жались несколько серых в ожидании свободного стола, хотя рядом с фиолетовым были свободные места.

Мы сели рядом с парочкой зеленых — пожилыми мужем и женой. Они были достаточно богаты, чтобы позволить себе искусственно выкрашенную зеленую одежду, видную для всех, — этакая гордая, безвкусная и дорогостоящая демонстрация привязанности к своему цвету. Эти двое явно продали свою квоту на детей ради таких одеяний. Наша с отцом одежда была общепринятой раскраски, видной лишь другим красным. Сидящие напротив зеленые видели только красные кружки, отличающие нас от серых, — впрочем, эта пара встретила нас с не меньшим пренебрежением. Говорят, красный и зеленый цвета взаимно дополняют друг друга; но нас с зелеными объединяет только неприязнь к желтым.

— Эй ты. — Зеленая бесцеремонно показала на меня ложкой. — Передай мне джем.

Я послушно исполнил приказание. Ее начальственный тон был вполне объясним: мы стоим тремя ступенями ниже зеленых на хроматической шкале и обязаны им подчиняться. Но, несмотря на это, мы первенствуем в старинной цветовой схеме «красный — желтый — синий». Красные неизменно входят в состав сельских советов, что не разрешено зеленым из-за их неполноценного статуса: зеленый — смесь желтого с синим, не более того. Это дико их бесит. Вот скромным оранжевым — тем все равно, они принимают свою судьбу добродушно, даже с юмором. А зеленые так и не могут отделаться от чувства, что к ним относятся несерьезно. Все очень просто: ведь их цвет — это цвет растительности, и они полагают, что их роль в Коллективе должна соответствовать доле зеленого цвета в природе. Только синие могли бы соперничать с ними в количественном плане, так как за ними — небо, но чистое небо видишь не всегда, и если оно покрыто тучами, понимаешь, до чего безосновательны претензии синих.

Но зеленая дама отдала мне приказание не только из-за моего цвета — под моим красным кружком виднелся значок «Ищу смирения». После стычки с сыном верховного префекта мне велели носить его в течение недели. Возможно, зеленая не пожелала заметить другой мой значок — «1000 баллов», очень престижный. А может, ей просто захотелось джема.

Я взял джем в буфете, с почтительным кивком подал его зеленой и вернулся к своей открытке. На ней был изображен старый каменный мост в Гранате; легкая синева неба стоила лишних пяти цент-баллов. За десять цент-баллов я получил бы открытку с зеленой травой, но моя будущая невеста Констанс Марена, которой и предназначалась открытка, называла пестроту вульгарной. Ее родичи — старая цветовая аристократия — придерживались вчерашних взглядов на цвет, везде предпочитая приглушенные тона, хотя и могли выкрасить свой дом в самые яркие оттенки. Впрочем, для них много что было вульгарным, в том числе и род Бурых — выскочки, nouveau couleur, с их точки зрения. Поэтому я был лишь «будущим женихом». Отец договорился об этом «полуобещании», то есть Констанс имела на меня преимущественное право. Я едва не получил такого же права — все сорвалось в последний момент. Но так или иначе, сделка была выгодной — хотя мое семейство отделяло от серых всего три поколения, меня считали в достаточной мере старокрасным. А потому к нашей полупомолвке не следовало относиться несерьезно.