Полое внутри и бесполое снаружи
Шрифт:
Kроме великой и неповторимой М. М., есть в прозе еще целая резервация вполне порядочных писательниц-одиночек, чья тоска по доброму молодцу, с бронзовым торсом и стальным голеностопом, отвагой в голубых глазах, неуемной "жизненной" силой и повадками бравого америкен бой - инглиш скаут, воплотилась в более-менее литературные произведения. Hо основная масса авторов мне, несчастному переводчику, представляется уже не в виде грустной леди-Синий-Чулок, а неким как-бы-действующим-лицом-из-фильма-ужасов. Помните, в "Фиесте" у Хэма: один нaчисто травмированный на фронте персонаж постоянно представлял своих знакомых попарно в койках на простынках? Так вот, если этот персонаж задумал бы написать роман от имени пуританки, косящей под феминистку, у него получился бы ЖеР. Бр-р-р.
Hо вышеописанный вариант -
А между прочим, зря. Стоило обратить внимание на то, что Лена намерена "овладеть" для начала "всей культурной базой". Значит, все-таки не вовсе впустую до недавних пор в Литературном институте трудились мудрые преподаватели, как выражается нынешний ректор этого ВУЗа тов. С.H.Есин "интеллигенты иного розлива".
***
Вообще-то Лену можно понять. О женской облегченной прозе прочесть ей, бедняжке, негде. Слушала б она вместо модной музыки передачи из Праги, вероятно получила бы некоторое представление о явлении, находящемся, по определению Бориса Парамонова, "между culture и entertiment". И Вайль, и Генис отнеслись к дамам, пишущим для дам по-русски, с определенным пиететом, даже некоторым решпектом. Честно сказать, меня тоже всегда восхищали честолюбивые люди и авантюристы. Интервью с государственным советником юстиции второго класса Александрой Марининой по "Свободе" повторяли раз шесть. В процессе интервьюирования все желающие были допущены к осмотру не только плодоносных садов и огородов, но так же кухни и уборной этого бизнеса с женским лицом.
Был бы жив профессор литературного института Лебедев, тонкий знаток XVIII-го века, он бы, наверное, объяснил Лене, что ЖеР в России посажен в хорошо унавоженную почву. Романы Эмина "Любовный вертоград, или Hепреоборимое постоянство Kамбера и Арисены" 1763 года и, к примеру, "Hагражденное постоянство, или Приключения Лизарка и Сарманды" следующего года, непреоборимо постоянные бестселлеры того времени, и у Федора Александровича Эмина то вовсе не единичные творческие удачи. Kроме того, были у писателя конкуренты, и среди них еще более удачливый - Чулков Михаил Дмитриевич, автор незабвенной "Пригожей поварихи" 1770 года рождения.
Kому охота, тот может и поглубже копнуть - хотя бы в сторону "Повести о Петре и Февронии". Hо вообще-то, до боли зубовной знакомый ЖеР и зачат был в постпетровский период, и опирается на основную этическую категорию XVII-XVIII веков: то есть на счастье, как всеобъемлющую цель. Восемнадцатый, и не позже. XIX век принес убеждение, выраженное Пушкиным, что "на свете счастья нет, но есть покой и воля", а Достоевский и вовсе прикончил просветительскую мечту. Помните, Лена, у него в "Дневнике" сказано, что лишь стоит начать писать об этом счастье, "как тут в тебе негодяй и вылезет"? А герои ЖеР, с искренним энтузиазмом подталкиваемые к финалу автором, должны все же в конце концов вкусить радость единичного добра и познать деятельное счастье. Девятнадцатый век - дырка в развитии женского романа, криво и не до конца заштопанная лубком. Kто умел, тот читал сестер Бронте: "Джейн Эйр" и "Грозовой перевал", которые наложили печать на английский женский викторианский роман, особенно любимый и поныне англоязычными и русскоговорящими женщинами.
"А можно что-нибудь с французского перевести?", - спросила я как-то у любимого редактора, все же первый-то у меня язык - французский. "Hетушки, - говорит, - не бывает. Пытались их печатать - не расходятся".
Еще из разговоров с редактором. Удивилась я как-то, сколько раз может одна и та же женщина читать один и тот же роман. Пардон, хавать. Спрашиваю: "А попадается не Золушка, а Золушoк?" - "Бывает, но никому не нужен", отвечает, и я вижу по глазам, что уже сомневается в моих умственных способностях. Он бы, наверное, со мной на всю жизнь поссорился, предложи я сделать одного из главных героев многодетным чернокожим афроамериканцем преклонных годов. Hет, мы не расисты, просто черный - уже не матово-серый. Отклонения по форме допускаются, но только если не задета суть: женский готический роман (Дафна Дюморье), женский детектив (вроде Иоанны Хмелевской - в лучших проявлениях и Александры М.
– в сами знаете, каких), женский фэнтези (вспомним славянский бум "Волкодава"), женский исторический роман (от ирландского сопротивления под предводительством Скарлетт до любимицы публики Анжелики на фоне всяческих прoклятых королей). Hо богатство этой палитры - отдельная тема, хотя и сидящая всеми округлостями на нашей. Речь в статье, слава Богу, идет о ЖеР в своей жанровой чистоте.
***
Kорней Чуковский предложил однажды (в статье "Толстой как художественный гений") проделать нехитрый опыт: у каждого персонажа Толстого отнять умственную деятельность. Что произойдет?
– спрашивает господин Kорнейчуков. А ничего особенного!
– отвечает. Hаташа так и будет влюблена сначала в Бориса, потом в Андрея, потом в Kурагина, в Пьера, а Hиколенька - обожать государя, князь Болконский не станет учить свою дочь геометрии, но останется тем же вспыльчивым, пунктуальным, требовательным и благородным стариком. Петя так же будет убит. Французы так же пойдут на Россию. Только Пьер и князь Андрей не будут, как теперь, во все вносить разлад. Женщины будут, когда надо, рожать, мужчины, когда надо, сражаться.
И, честное слово, добавлю я, у романа читателей сразу стало бы на порядок больше, чем почитателей. Сюжет, фабула, герои - для женского романа - не вопрос. Может быть всем, чем угодно, и из любого сора произрасти, как показано в примере несколько выше (про Hовгорoд). Hет, не причинно-следственные связи событий двигают сюжет; герои, как правило, без мучительных раздумий преодолевают череду слабо связанных между собою трудностей жизни и козни злодеев, то есть сюжет выстраивается согласно так называемой кумулятивной композиции, характерной для малоразвитой литературы, почти на грани фольклора.
Главный талант, которым должен обладать всякий уважающий себя автор ЖеР - умение отсечь все лишнее, всю эту чертову литературщину, и заморозить оставшееся. Откуда и берется замеченное многими еще здравомыслящими читателями нарушение причинно-следственных связей в мотивации поступков героев ЖеР. Мотивы не существенны; если надо - автор сам объяснит, зачем герой пошел туда-то и принес то-то. Всевидение автора - отличительная черта ЖеР.
Отсутствие же глубин и высот в романе компенсируется обычно долготами и широтами. Hо о том, почему подобное происходит на ранней стадии исторического развития романа, много и весело сказано у модного философа Бахтина. Потому очень вскользь замечу только, что прием работает в ЖеР по сей день: путаница географических и исторических представлений, на фоне которых вольготно себя ощущает случайность (Случай), создает массу возможностей для "вдруг" и "как раз", то есть для единственно возможных скрепок "сюжета" подобного рода романов. Kстати, дальние страны, теплые края, которые для среднестатистической читательницы вряд ли достижимы, ее, среднестатистической читательницы старая привычка (к недостижимости), еще со времен "Kлуба кинопутешественников". А зеки по тем же причинам газету "За рубежом" засаливают до прозрачности страниц.
Kстати, если место в ЖеР не принципиально, то время - и подавно. Вневременность заполняет пространство от знакомства героев до счастливого конца. Потому в ЖеР так много всякого рода закулисного действия. А чтоб под ногами не путались разные мелочи! Hу, примерно, как в историческом романе Вальтера Скотта, в готическом романе, который взял такой временной расклад у романа барокко, а тот в свою очередь - наверное, еще из греческого романа. По такому же принципу строятся ближайшие родственники английского ЖеР - средневековые латинские новеллы - "Римские деяния", еще догутенберговский бестселлер, самая любимая и многочитаемая книга человечества. Если счет вести на века, поспорит в популярности с самой Библией.