Половина собаки
Шрифт:
— Осторожно! Смотри, чтобы не упасть!
Мама погладила меня по голове:
— Будь молодцом, хозяюшка! И не слишком надоедай художникам, ладно?
Часа через два дядя Эльмар вернулся, достал из шкафа бутылку с коньяком и рюмку, бормоча:
— Хотя бы все хорошо обошлось! Нам-то что, мы дома, а она там сейчас мучается… И телефона вот нет в доме — сиди тут, как в мешке!
Он тяжело опустился на стул за кухонным столом, и я впервые увидела, как дядя Эльмар поднимает ко рту наполненную рюмку.
Однако он лишь отхлебнул из нее, а не выпил до дна, похоже, ему это и самому не нравилось — он тотчас же поставил бутылку обратно в шкаф и стал расхаживать взад-вперед по дому.
«Рождение ребенка — радостное событие, чего же он так нервничает?» — подумала я. Глаза у меня слипались от сна,
Утром, проснувшись, я увидела, что дядя Эльмар уже ушел на работу, и решила отправиться опять к Сунилам. Крыыт и Кярт говорили уже безо всяких нарушений речи, и за зиму они много чего узнали. Их отец написал с меня удивительную, странную картину: я как бы смотрела к ним в окно и глаза у меня были вдвое больше и голубее, чем на самом деле. За мною видно было голубое небо с белыми облаками-тортами, и в глазах моих тоже плыли два облачка, словно глаза мои были прозрачными. Волосы он написал так, будто они состояли из ржаных колосков, и в них виднелась маленькая пестрая бабочка. На картине я одной рукой держусь за подоконник, а вторая приподнята, вроде бы я хочу, но не осмеливаюсь взять печенье с синими и розовыми глазками, лежащее на подоконнике, такое печенье тетя Марет иногда привозит из города, и я его очень люблю.
В действительности же, дядя Эйвинд писал меня на том самом месте, откуда писал и озеро. И не знаю, разве у меня было когда-нибудь такое боязливое и голодное выражение лица?
Тете Марет я рассказала, как нервничал дядя Эльмар перед тем, как отвез маму в больницу, и после того. Художница утешала меня:
— Твоя мама еще молодая, сильная и здоровая, и сейчас наверняка у тебя уже есть сестра или брат! Когда ребеночка привезут домой, тебе, пожалуй, уже некогда будет возиться с Крыыт и Кярт.
Так оно и вышло. Через неделю дядя Эльмар привез домой маму и крохотного, забавного человечка. Пальчики у него были меньше, чем у немецкой куклы двойняшек, смешной рот — розовый и беззубый, глаза смотрели вроде бы косо. Выглядел он не слишком красиво, замечательным его делало лишь то удивительное обстоятельство, что он умел махать своими крохотными ручонками, закрывать глаза и орать громким голосом, хотя мама и дядя Эльмар постоянно хвалили: «До чего же спокойный ребенок! Какой молодец!»
Молодец получал похвалы и за то, что сосал молоко, сколько хватало сил, и мочил пеленки, едва их успевали сменить. Все равно, чем бы я ни была занята, как только мальчишка начинал вопить, мама кричала:
— Тийна, разве ты не слышишь? Ребенок плачет!
Целыми днями мы с мамой вдвоем были в услужении у «ребенка», ночью за ним присматривал еще и дядя Эльмар. Мне казалось странным, как это маме одной удавалось со мной управляться, когда я была такая маленькая?
Я сказала маме о предложении Пилле провести конкурс имен, но мама сказала:
— Пусть они эти имена приберегут для своих детей! Мой сын — Калев [10] , а не какой-нибудь Орландо или Джонни, как теперь многие взяли моду «утонченно» называть своих сыновей. Калев — настоящее мужское эстонское имя, которое звучит и тогда, когда человек становится взрослым!
10
Калев — отец богатыря Калевипоэга, героя эстонского народного эпоса «Калевипоэг».
Когда ездили в город регистрировать имя Калева, мама и дядя Эльмар зарегистрировались. И теперь дело обстоит так, что только я одна ношу фамилию Киркаль, а у мамы и брата фамилия Кару. Дядя Эльмар, правда, думал, что могла бы и я взять его фамилию, но мама возражала: «Для девочки фамилия не имеет существенного значения, лет через десять она все равно сменит фамилию!» И сама я тоже не хотела, привыкла к своей фамилии — Киркаль.
В тот день, когда регистрировали Калева, я снова после большого перерыва смогла поиграть с Крыыт и Кярт. Как всегда, мы играли в ящике для песка в «дом». И мои двойняшки стали ссориться, мол, кому идти за картошкой для супа. Чтобы помирить их, я решила сама сделать это. Больше всего белых камешков, которые Крыыт и Кярт считали понарошку картофелем, лежало под окном дачи, в канавке, вымытой дождями. Я набрала пригоршню камешков и направилась уже «домой», но тут услыхала в раскрытое окно, как тетя Марет в комнате кому-то похвалила меня: «До чего же эта Тийна все-таки молодец — ну прямо маленькая мама! У меня на сердце полное спокойствие, когда дети под ее присмотром! И вишь, произносить „р“ тоже научила малышек она, хотя образованный логопед мучилась и мучилась, и потом махнула рукой: „Может, избавимся от дефекта в переломном возрасте!“»
Я чувствовала, что краснею от удовольствия. Да, мне всегда хотелось, чтобы меня хвалили! И тут я услышала, как дядя Эйвинд сказал: «Действительно, у девочки врожденная интеллигентность. Грустно делается, как подумаешь, что постепенно наследственность окажет влияние и на нее». — «Думаешь?» — спросила тетя Марет.
Ссутулившись, согнувшись, я прокралась под окном и, словно побитая собака, побежала прочь. Что означало это «наследственность», я догадывалась. Видимо, это означало то же самое, что мама называла «повторением судьбы», когда меня хотели отдать в детдом, и еще то, что, когда меня называли Скопищем несчастий, то под этим понимали как мои, так и мамины несчастья. Но разве мог думать так дядя Эйвинд, он, который написал такой красивый мой портрет? И откуда он мог знать о нашей жизни в Кариле? Но если он и знал, то мог бы догадаться, что уж я-то, когда вырасту, ни за что не оставлю ночью своего ребенка дома одного, не позволю переступить порог своего дома ни одному пьянице и не истрачу ни копейки из своей зарплаты на выпивку для этих злобных алкоголиков… Мне расхотелось играть с малышками в «дом», и я побежала домой. Мама и дядя Эльмар уже вернулись из города, сидели за столом, пили кофе и ели торт. Мама положила мне на тарелочку большой кусок торта с розочкой из крема. Маленький братик запищал, и я, не ожидая приказа, сама пошла взглянуть на него. Конечно, он опять был по уши мокрым. Когда я пеленала его в сухое, впервые почувствовала, что это действительно мой брат, с которым в будущем я стану играть, которому я должна помогать сколько смогу. И что бы там ни говорили, нам вдвоем придется ладить между собой, и мы поладим! А чужие разговоры я больше подслушивать не буду, как бы меня в них не хвалили.
К Сунилам я больше не пошла, но они сами пришли к нам, принесли торт, букет цветов, тряпочную куклу и замечательную соску-пустышку, похожую на большой цветок.
— Не знаю, может, еще рано приходить на смотрины? — спросила тетя Марет, входя. — Мы, благодаря Тийне, так сопереживали рождению вашего сына, что захотели увидеть его в натуральную величину!
Мама накрыла на стол и была приветливой и веселой. Я показала Калева гостям.
— Когда он вырастет, это будет мальчик или девочка? — спросила Крыыт.
— Это уже сейчас маленький мальчик, — ответила я, смеясь. — Его зовут Калев.
— Калев, у-у! — позвала Кярт. — Он совсем меня не слушает!
— Такие младенцы еще не умеют слушать, — объяснила я.
И тут Калев подал голос.
— А он русский или финн? — спросила Кярт.
— Эстонец, конечно.
— Но он же говорит на каком-то другом языке? — удивлялась Кярт.
— Он еще не умеет говорить, — объяснила я. Двойняшки побежали к своей матери, чтобы обрадовать ее:
— Слышишь, мама, этот Тийнин малыш еще и не умеет говорить. И «р» не выговаривает тоже!
Тетя Марет и дядя Эйвинд подошли, чтобы рассмотреть младенца.
— Большой мальчишка! — сказала тетя Марет. — Небось и аппетит у него хороший?
— Ест больше нормы, — пожаловалась мама, но вид у нее был счастливый.
— Да, настоящий Калев! — одобрительно сказал дядя Эйвинд.
Сказал ли он это искренне или все же подозревал «наследственность»? Мне было очень жаль, что я больше не могла воспринимать слова Сунилы за «чистое золото». Но мне хотелось верить им, хотя бы уже потому, что и они тоже знают облака, которые созданы, чтобы ими любоваться…