Положите ее среди лилий
Шрифт:
Она откинула свою хорошенькую головку на спинку кресла и скорее влила, чем выпила, свой напиток. Я понял, что она далеко не новичок по этой части.
– Я бы не хотела говорить об этом, – она улыбнулась, – но если вы пообещаете никому…
– О чем речь!
– Она наркоманка! Но это строго между нами.
– О, это ужасно…
Она пожала плечами.
– Да уж, хуже некуда. Сюда никто не ходит. Временами она покидает свою комнату, но ненадолго. А иногда чуть не лезет на стену и кричит. Все это очень серьезно. – Она допила стакан. – Так что не будем больше говорить о ней.
– Вы дежурите и по ночам? Это скверно.
– Почему? – в зеленоватых глазах мелькнула тревога.
– Я подумал, было бы неплохо как-нибудь пригласить вас к себе. Посмотрим картины…
– Какие картины?
– Для начала – гравюры.
Она усмехнулась.
– Мне не очень нравятся гравюры.
Она встала и снова подошла к бутылке с виски. Мои глаза неотрывно следили за ее бедрами.
– Давайте я вам долью. Кстати, почему вы не допили?
– Я не против, но мне кажется, здесь есть кое-что получше виски…
– Возможно. – Она налила себе чистого виски.
– А кто присматривает за Мэрилин в смене с вами?
– Сестра Флемминг. Вам она не понравится. Настоящая людоедка!
– Правда? А она не услышит нас?
Она подошла и села рядом.
– Меня это не особенно беспокоит… К тому же в настоящее время она находится в левом флигеле, к которому примыкают гаражи. Мэрилин живет там.
Это было как раз то, что я хотел узнать.
– К черту всяких людоедок! – сказал я, обнимая ее за плечи. – А вы, часом, не людоедка?
Она с готовностью прижалась ко мне.
– Смотря для кого…
Ее лицо было так близко от моего, что губы почти касались ее виска. Но ей это, похоже, нравилось.
– Как вы находите такое начало?
– Пока неплохо.
Я взял у нее из рук стакан и поставил на пол. Она повернулась ко мне лицом и прижалась губами к моим губам, но вдруг отпрянула от меня и встала. Я уж подумал было, что она из тех девушек, которые смущаются от поцелуев, но ошибся.
Она подошла к двери, заперла ее на ключ и вернулась ко мне.
Глава 3
Я оставил свой бьюик возле Каунтри-билдинг на углу Фельдвам и Центральной авеню и прошел в здание. Отдел регистрации рождений и смертей находился на первом этаже. Я заполнил бланк и сунул его в окошечко рыжему клерку, который поставил на бланке штамп и махнул рукой в сторону картотеки.
– Посмотрите сами, мистер Мэллой, – сказал он. – Шестой ящик справа. Как у вас идут дела? Давненько вас не видел…
– Я вас тоже, – ответил я. – Дела идут превосходно.
Мне не очень хотелось с ним разговаривать: встреча с сестрой Гарней несколько утомила меня. Я подошел к картотеке. Ящик с делами на букву «К», казалось, весил тонну, я едва поднял и открыл его. Листая страницы, нашел свидетельство о смерти Дженнет Кросби. Она умерла 16 мая 1948 года от злокачественного эндокардита. Так черным по белому было записано в свидетельстве, подписанном врачами Джоном Бьюли и Зальцером. На всякий случай я записал их имена. Полистав еще несколько страниц, нашел и свидетельство о смерти Макдональда Кросби. Его смерть засвидетельствовали все тот же Зальцер и коронер Франклин Лессуэйс. Я сделал необходимые пометки и вернулся к клерку, который с ленивым любопытством наблюдал за мной.
– Кто такой доктор Джон Бьюли? – спросил я его. – Не скажешь ли, где он живет?
– На Скайлейн-авеню. Но если вам нужен хороший врач, не ходите к нему.
– Это почему же?
Клерк пожал плечами.
– Он очень стар. Лет пятьдесят назад он, возможно, чего-то стоил, но сейчас это настоящий коновал. Он, например, считает, что сделать трепанацию черепа так же просто, как, например, вскрыть банку фасоли.
– А что, разве не так?
Клерк рассмеялся.
– Все зависит от того, о чьей голове идет речь. – Он подмигнул мне. – Работаете над чем-нибудь?
Я вышел на улицу и задумался. Неожиданно умирает богатая девушка, и засвидетельствовать ее смерть вызывают коновала, выжившего из ума старика. Не похоже на миллионеров. Было бы естественно ожидать, что они обратятся к лучшим врачам в городе, дабы убедиться, что это не убийство.
Я влез в бьюик и нажал на стартер. Рядом с моей машиной стоял оливкового цвета додж. За рулем сидел мужчина в желто-коричневой шляпе и читал газету. Я не обратил бы ни на него, ни на машину ни малейшего внимания, если бы он не отложил вдруг газету и не взглянул на меня. Правда, тут же отвернулся и тоже включил мотор. Такое совпадение показалось мне любопытным. Мужчина был широкоплечий, с огромной головой, которая, казалось, росла прямо из плеч. Над верхней губой у него тянулась тоненькая ниточка усов, одно ухо и нос сплющены.
Я влился в поток машин и поехал в восточном направлении, держа курс на Центральную авеню. Ехал не спеша, часто оглядываясь назад, чтобы видеть, что делается у меня за спиной. Додж направился со стоянки в другую сторону, но потом круто развернулся и поехал за мной. Самое интересное, что он развернулся в том месте, где поворот был запрещен, но полицейские в этот момент, видимо, спали.
На пересечении с Этвуд-авеню я снова посмотрел в зеркало. Додж следовал за мной. Мужчина небрежно сидел за рулем, выставив в окно левый локоть. Я на всякий случай запомнил номер его машины. Если он следит за мной, то делает это очень непрофессионально. На Голливуд-авеню я увеличил скорость до шестидесяти миль. Додж тоже прибавил скорость. На бульваре Футхилл я резко свернул к тротуару и тут же притормозил. Додж промчался мимо, мужчина даже не посмотрел в мою сторону. Я записал номер его машины на конверте, рядом с именами доктора Бьюли и Зальцера, и спрятал конверт в карман. Затем тронул машину с места и поехал на Скайлейн-авеню.
Еще издали я увидел на одном из домов блестевшую на солнце медную табличку. За низкими деревянными воротами был небольшой сад, в центре которого стояло двухэтажное строение из канадской сосны. Оно казалось трущобой в сравнении с ультрамодными домами, расположенными по обе стороны от него.
Я притормозил и выглянул в окошко, но разглядеть имя на дощечке не смог. Пришлось остановить машину. Едва я двинулся в направлении ворот, как появился оливковый додж. Мужчина вроде и не смотрел в мою сторону, но я знал, что он следит за мной.