Польский пароль
Шрифт:
Когда дверь приоткрылась, Савушкин тихо назвал пароль, их тотчас впустили. Здесь же внизу, в обширном зале, хозяин включил настенные бра и оглядел неожиданных гостей. Старшина тем временем разглядывал хозяина, который в самом деле оказался инвалидом: деревянная култышка вместо правой ноги.
Старшина ждал, что сейчас, как обусловлено, хозяин вытащит из кармана и покажет ему открытку-отзыв, однако случилось непредвиденное. Хозяин вдруг стал вглядываться в чеха, часто моргая и пощипывая подбородок, потом оба бросились друг другу навстречу и принялись обниматься. При этом бормотали взволнованно
Оба прослезились, а хозяин даже вытащил огромный, как салфетка, клетчатый носовой платок и не переставая утирал глаза. Наконец вспомнили про Савушкина, чех обернулся к нему радостно жестикулируя, пояснил:
— Это мой верный друг Фридрих! Мы вместе воевали в Испании. Интербригада, понимаете? О, очень давно!
Хозяин, стуча деревяшкой, суматошно топтался вокруг Савушкина и тоже что-то говорил, тоже лопотал-объяснял непонятное, потрясая сжатым кулаком.
— Да-да, он прав! — перевел чех. — Он вспомнил, как когда-то под Толедо я вынес его с поля боя. Было такое…
— Отокар! Отокар! — Аптекарь показал Савушкину большой палец, кивая на чеха: вот это, мол, настоящий парень!
— Как это Отокар? — удивился, нахмурился старшина, — Его же вроде бы зовут Карел?
Чех искренне расхохотался:
— У меня много имен, старшина! Свое настоящее я давно забыл. Не надо удивляться.
— Отокар есть член централькомите дер коммунистишен партай Чехословакай! Централькомите! — сказал аптекарь.
— Вод оно что! — удивился Савушкин. — Извините, не знал… В таком случае назначим комиссаром отряда.
— Нет-нет! — рассмеялся чех. — Будем воевать, товарищ старшина, а уж должности потом. Вот Фридрих говорит, что нам надо немедленно уходить в горы, к партизанам.
Савушкин промолчал, но про себя подумал, что спешить с уходом он все-таки не будет. Надо сперва дать хороший отдых ребятам. Вот если ему предложат сейчас помощь продовольствием — это другое дело. Это приемлемо.
Наверху в мансарде хозяин собрался было угостить дорогих гостей ужином и даже извлек из тайника бутылку доброго «рейнвейна», однако чех решительно отказался, отклонил это. «Правильно делает, — мысленно одобрил Савушкин. Чувствуется комиссарский подход. После голодухи их и от горячего чая развезет, а хлебни они по стаканчику вина, так вовсе с места не сдвинутся».
Стали говорить о деле. Узнав о месте, где старшина расположил свой отряд, Фридрих расхохотался, сквозь смех произнес что-то по-немецки. Живка перевел:
— Он говорит, что вы, русские, — удивительно везучий народ! Эта пещера на горе Кальтенбах есть одно из достопримечательностей курорта Бад-Ишль. Туда всегда водят туристов, а сейчас это излюбленное место офицерских пикников. Фридрих говорит, что даже рекламная фотооткрытка Бад-Ишля сделана оттуда, со смотровой площадки. Вот эта открытка.
— Ну и влипли, едрена феня! — тоже рассмеялся старшина, чувствуя, однако, досаду за свою опрометчивость, — Да ведь кто вас разберет с вашей Германией? Мы люди чужие, посторонние.
Фридрих недовольно нахмурился, сухо отчеканил:
— Здесь есть Остерайх! Здесь нет Дойчланд!
— Понятно, понятно!.. — поспешил поправиться Савушкин, а в душе чертыхнулся: сплошной ералаш с этими европейскими странами! Государств вроде много, а куда ни сунься — всюду немцы. Вот наши войска наведут порядок, тогда после войны можно и географией заняться.
Фридрих предложил им кое-что из обмундирования. Живка тут же сбросил ветхое свое тряпье и стал переодеваться. Наблюдая за ним, старшина прямо-таки ужаснулся: и в чем только душа держалась — ведь форменный скелет! А с лица посмотришь — просто худощавый пожилой мужик… Укорил себя Савушкин, выругал: напрасно подозревал человека! Видно, совсем порастерял свое былое безошибочное кержацкое чутье!
В пушистом свитере и в зеленой егерской куртке, в тирольской шляпе с пером, Карел Живка теперь был похож на какого-нибудь местного охотника. А старшина переодеваться не стал: шинель на нем еще крепкая, что касается цивильного тряпья, то не нравилось оно ему, не подходило. Да и рано, пожалуй, в гражданское выряжаться: все-таки форма какая ни есть, а наша, советская форма. Солдатская. Вот разве сапоги можно было примерить. К тому же яловые, истинно охотничьи.
Уходили они через два часа. Спускаясь по лестнице, Савушкин вспомнил о сбитом советском самолете и обратился к чеху:
— Слышь-ка, товарищ Живка! Ты расскажи Фридриху про могилы советских летчиков, проинформируй. Может, он это дело зафиксирует. Для будущего.
Сообщение о трагическом воздушном бое невероятно подействовало на хозяина аптеки. Он разволновался, заметно побледнел и уже внизу, в полутемном зале, долго и пытливо выспрашивал подробности, интересовался даже фамилиями погибших летчиков. Потом горестно вздохнул:
— Трауриге нахрихт, камераден. Зэр шлехт, зэр шлехт!.. [52]
«Значица, знал он об этом самолете», — догадался Савушкин.
11
— Истребители! — крикнул над ухом Крюгеля штурман-майор. — Придется прыгать на пять минут раньше. На пять, понял?
И для наглядности показал растопыренные пальцы. Крюгель кивнул: понятно. Озадаченно подумал: это ведь километров на сорок не долетая до цели. К тому же внизу незнакомый горный район — глухие леса, ущелья, бездорожье, заснеженные хребты…
52
Печальная весть, товарищи. Очень плохо, очень плохо! (нем.).
Поддерживая под локоть, штурман подвел Крюгеля к бомболюку, постучал по циферблату наручных часов:
— Немножко не дотянули! Но ничего, товарищ, доберешься сам (в условленном месте на земле, у трех сигнальных костров, Крюгеля должны были встречать местные альпийские партизаны. Теперь все это рушилось). — Ты ж все-таки австриец! Или немец?
— Немец! — крикнул в ответ Крюгель.
— Ну все равно — тутошний. Давай жми, дорогой! Как откроется бомболюк, сразу пошел! И с затяжкой, иначе тебя подстрелят, как куропатку, Считай до двадцати, а потом раскрывайся, Понял, до двадцати?