Полтора килограмма
Шрифт:
Джим следовал за нами, я спиной чувствовал, что он рассматривает соблазнительные бедра Кэрол,
обтянутые тонкой тканью платья. Мы прошли через просторный светлый зал, оформленный в стиле
восемнадцатого века, с обтянутыми кремовым шелком стенами и лепниной на потолке. Мне всегда
импонировала культура и дизайн того времени.
В дальнем углу находился белый мраморный камин, точная копия французского камина Луи
Тринадцатого. Это было мое любимое место для чтения
раскинулся круглый иранский шелковый ковер, выполненный под заказ в бело-бежевых тонах с тонким
11
черным орнаментом. Вдоль стен стояли кресла и диваны с резными кленовыми изголовьями, покрытыми
легкой позолотой. Вся мебель была также в светло-бежевых тонах в унисон обстановке зала. Стены
украшали подлинники французских постимпрессионистов. В лучах яркого дневного света полотна словно
оживали, играя палитрой цвета, как нельзя точно передавая дух ушедшей эпохи.
Кэрол оценивающим взглядом окинула зал и задержалась на картине с изображением разбитных
француженок, восседающих на красных диванах:
– Это же Тулуз-Лотрек? Неужели подлинник?
– Обижаете, юная леди, естественно подлинник! Я визуальный гурман, мне доставляет удовольствие
созерцать искусство в его подлинном обличии. Это как красивая женщина без макияжа. Очень приятно, что
вы узнали его работу, – я действительно был немало удивлен. До этой секунды Кэрол казалась мне более
поверхностной особой.
Журналистка прошла по залу, останавливаясь возле каждого из четырех полотен:
– Моя мама – скульптор, поэтому я выросла неравнодушной к творчеству людей. Тулуз-Лотрек ее
любимый художник.
– «Правильное воспитание – залог успешности ребенка в будущем!» Эти слова я часто слышал от
отца в детстве, – вступил в беседу Джим с ностальгической улыбкой на губах. – Помню, как папа постоянно
приносил в мою комнату новые книги и с загадочным видом говорил, что, прочитав их, я сразу стану
немного старше. И ведь до определенного возраста я ему даже верил.
– Сейчас подобный аргумент напрочь отбил бы у тебя интерес к литературе, —иронично заметил я.
Мы дружно засмеялись.
– А это полотно я приобрел на аукционе в Майами. Пришлось долго за него бороться с одним
коллекционером из Швейцарии, – не без гордости произнес я, указывая на полотно Хоакина Сорольи. —
Для длительных эмоций важно не только само искусство, но и контекст – история приобретения. Это своего
рода трофей!
Мы двинулись дальше и вошли в залитую солнечным светом столовую, которая располагалась рядом
с залом. Интерьер помещения был выполнен в бело-фисташковых тонах. Ярким пятном на этом фоне
выделялись бордовые и желтые орхидеи в фарфоровой вазе на длинном столе, покрытом белой скатертью.
Блестящие вспышки солнца, неба и водной глади океана вливались через свинцовые стекла окон. Я занял
свое место по центру с торца стола. Джим галантно отодвинул для Кэрол стул слева от меня, сам же
расположился по правую руку, напротив девушки. Патрик успел предупредить Даниэлу, что за обедом нас
будет трое, поэтому сервировка стола соответствовала количеству персон. Кэрол по-женски оценивающе
принялась разглядывать столовый сервиз.
– Это китайский фарфор, начало восемнадцатого века. Мне нравится окружать себя вещами,
которые хранят в себе историю. Вот, к примеру, этот сервиз принадлежал когда-то известному военному и
политическому деятелю Китая Янь Сишаню. Если внимательно присмотреться к его орнаменту, то можно
увидеть, что это не что иное, как герб семьи Сишань, – удобно откинувшись на мягкую спинку стула, я
позволил себе немного углубиться в историю антикварного сервиза.
Джим укоризненно остановил меня:
– Пап, я понимаю, что ты готов часами знакомить гостей с историей твоих вещей, поэтому прошу:
давай, ты продолжишь свой рассказ после обеда.
– Ты прав, – спохватился я. – Кстати, Даниэла специально к твоему приезду приготовила всё, что ты
любишь – буйабес, каре ягненка и пирог с персиками. Мисс Новак, надеюсь, вы не вегетарианка?
– Увы, нет! – весело смутившись, воскликнула Кэрол, намазывая на белый багет анчоусное масло.
Аромат от поданных блюд возбудил наш аппетит до предела, и на некоторое время в столовой
воцарилось молчание, лишь мелодичный звон серебряных приборов по фарфоровым тарелкам нарушал
тишину.
Раздался колокольный перезвон моего телефона. Эта мелодия была установлена только на одного
абонента. Звонил Том.
– Прошу прощения, вынужден вас оставить. Очень важный звонок, – я действительно был
взволнован.
Поспешно закрыв за собой двери столовой, я нетерпеливо с силой провел пальцем по зеленой линии
сенсорного экрана. Том по пустякам никогда не звонил, а это означало, что предстоял серьезный разговор,
который не должна была слышать журналистка.
С Томом я познакомился еще в далекие семидесятые. Помню: меня тогда до глубины души поразил
этот парень. Он был не похож ни на одного из тех, кого я знал ранее. Том выстраивал свой собственный, не
имеющий ничего общего с реальностью мир. Неформал, бунтарь, идущий вразрез с мнением общества, —