Полукровка
Шрифт:
Теперь сам Степан удивлённо застыл, глядя на него. Уж очень у молодого гостя был странный вид, и выражение лица было слишком странное. Сам молодец как бы вмёрз в земляной пол избушки, нижняя челюсть отвисла, глаза расширились так, что напоказ было выставлено всё глазное яблоко в полном объёме. Попростому — «бельма лезли из орбит». Степан сообразил, что пора чтото предпринять, встал и сделал шаг навстречу опешившему, полностью отрешённому субъекту. Но это движение ещё больше отшатнуло гостя, притом пол так и не отпустил его ноги, от этого перепуганный чемто гость непроизвольно упёрся спиной в угол дверного проёма, выронив из рук принесённую корзинку. Из неё на пол посыпались пожитки, всё её содержимое. Вроде это и плохо, а обстановку мгновенно разрядило. Степан наконец сообразил, что Николая
— Ты — ить — шо — такое? Хахаха. Коль — а? Напужался али? Хахаха.
Понемногу Николай пришёл в себя, разобравшись, что к чему, что пред ним нормальный человек и зовут его Степан, сначала с лёгким придыханием, потом в такт хохоту Степана, осознав своё дурацкое положение, сам перешёл на истерический неподдельный с надрывом смех. Теперь они хохотали вместе, друг над другом, тыча указательными пальцами каждый в сторону своего оппонента, и при этом, как говорится, не держались на ногах. Если Степан сидел, то табурет под ним гулял, не находя места, а вот Николай, подогнув ноги в коленях, корчился в истерическом припадке и обтирал своим полушубком белёную стену комнаты, в которой произошла эта сцена. Всё когдато заканчивается. Вскоре их отупляющий хохот стал стихать и помалу завершился полной потерей сил. Отдуваясь и утирая слёзы со щёк, Николай, наконец заметив опрокинутую им корзинку и вывалившиеся из неё продукты, вновь зашёлся смехом. Его накрыл повторный приступ, к счастью, более короткий. Понемногу оба стали приходить в себя, оправляясь и одновременно собирая с пола всё ранее опрокинутое.
— Это тебе дед передал, чтоб лечился и не вздумал разболеться, — собравши остатки сил, отрывочно проговорил Николай.
— Какая болезнь? С чего это он взял? — подавляя остатки истерического припадка, прохрипел Степан. Сказать нормальным голосом у него с первого раза не вышло. У Николая всё сразу и прошло, он вновь упёрся взглядом в собеседника.
— Как это «какая болезнь»? Твой Пашка сегодня к деду забегал и сказал, что тебе плохо стало, что ты на Рождество к нам не придёшь, — то ли вопрошал, то ли констатировал факты Николай.
Теперь улыбка мгновенно сошла и с лица Степана. Опытный конспиратор смутился, наморщил лоб и понял, что на этот раз он перемудрил. До него также дошло, что его тщательно засекреченная операция оказалась на грани срыва. Ведь Николай, узрев его боевое одеяние, чуть не спятил со страху и от неожиданности, теперь, как пить дать, расскажет деду и ещё невесть кому. Дед Сериков, будучи в курсе методов охоты закадычного приятеля и зная непомерную величину риска такой забавы, накрепко запрещал Степану порываться за трофеями, но тому очень нужны были деньги. Копил он их по крохам несколько лет для поездки на родину. Он грезил этой поездкой и ничего не мог с собой поделать. Зарплата в совхозе всего тридцать семь рублей не разгонишься, а работа отнимала большую часть времени, включая и личное. Как ни крути, волки — это единственная палочкавыручалочка в смысле денежных поступлений. Поговаривали, что вотвот охоту на них запретят, что вроде они не такие уж кровожадные, что к ним тоже нужно милосердие проявить, пожалеть их нужно. На все эти бредни у Степана своё мнение было, отличное от «центральной линии партии», и он решил по «партизански» смотаться на промысел в последний разочек, никто и не дознается. А чтобы друг и вечный начальник не заподозрил его в отступничестве и нарушении приказа, был придуман коварный финт с болезнью.
— Михалыч подумает, что дома сижу, лечусь от простуды, а шкуры опосля сдам потихому, и — делу конец.
Не мог он заранее предположить, что волки придут в неподходящий момент, как раз в канун Рождества. Если ещё мог предвидеть трогательную заботу о нём старого друга, то не просчитал этого момента проявления отеческой заботы. И решил в уме: «В общем, так — настала пора объясняться с Николаем. Иначе обид Михалыча не миновать, а это для меня кисловато будет».
Такой подход представлялся единственным логичным выходом из ситуации для разоблачённого «партизана». Собравшись с силами и прокашлявшись, он заговорил:
— Что, Коля, не признал меня в боевых доспехах?
— В боевых?! Это что же за бой такой и с кем, дядя Степан? Я чегото никак не пойму, что за деревяшки на руках, на ногах, что за рванина на тебе надета, да с лицом чего такое сотворил, как сам леший предо мной, чем это замазал щёки?
Степан не сразу собрался с ответом. Долго готовил правильную фразу, в уме подбирая нужные слова. Ничего подобающего на ум не шло, и старый рубанул как есть правдуматку:
— К волкам в гости я собрался, сынок. Рванина многослойная да дощечки — это от зубов их оберег. Не всегда, правда, они спасают, но терпеть можно. Шкуру свою потом штопать приходится.
Немного помолчав, посмотрел в глаза Николаю и добавил со стальным звоном в голосе:
— Местами.
От этого пронзительного взгляда похолодело в жилах молодого охотника. Он вдруг так живо представил оскаленную волчью пасть перед Степаном. Тут же, в следующий момент его воображение рисовало, как будто это он сам лично встретился взглядом с лютым зверюгой и сейчас решится вопрос: кто кого. Он всецело ощутил дрожь в вялых руках, мурашки по спине, подкашивающиеся ноги, а в кулаке для защиты нет даже прутика.
— Вот это да! Они что, грызут тебя? — Николай вдруг отчётливо разглядел сколы на тех самых деревяшках, происхождение которых не вызывало теперь никаких сомнений. Это были отпечатки волчьих зубищ.
— А то! Пока он зубами вцепится в бок или в руку, я его ножичком, чтоб не кусался, потом следующего. И так, пока им не надоест. Глядишь, двое, глядишь, десяток, когда как подвезёт.
Говоря об этом, Степан медленно поворачивал перед своим лицом лезвие огромного обоюдоострого кинжала, который выглядел устрашающе — прямо меч спартанского воина. Длина лезвия у этого оружия не меньше тридцати сантиметров, шириной с полладони, из прочной стали, с точёной роговой рукоятью и ремнём с торца этой рукояти. Тот ремень на запястье наматывался, чтоб случайно кинжал из рук не выпустить. Достоинства кинжала Николай разглядел сразу, как знаток охотничьего оружия, и заворожённым взглядом смотрел на эту колдовскую сцену, на глаза непримиримого бойцаволколова. Слушал он вдохновенную назидательную речь своего наставника, и ощущения реальности происходящего были настолько велики, что дрожь пробирала бывалого охотника. Перед глазами сами собой вырисовывались оживающие кадры этапов этой схватки — человек один на один с разъярённой волчьей стаей.
— Дядя Степан, это же волки, они ведь рвут всё, во что своими клыками вцепятся.
— Рвут, Коля! Ещё как рвут. Так ведь они всё время боя опрокинуть меня пытаются. Повалить хотят, чтобы до глотки добраться. У волка привычка такая есть — завалить жертву на бок и полоснуть её по шее зубами, по главной артерии, значится, пока та барахтается и на ноги встать пытается. Вот тут и есть вся их натура кровожадная. Остальные отойдут в сторонку, усядутся и упиваются зрелищем, как жертва кончается. А уж потом всё остальное — «рожки да ножки».
— Послушай! Их ведь много, как они тебя с ног не валят?
— Как, как, а вот так! Я же не со всей стаей дерусь. Я их подразню сначала, камнями пошвыряюсь, палками, фонариком своё место обозначу, а как только они за мной кинутся, один или пара, так я на боярышник шасть на ствол, что посерьёзнее. Вспорхну на толстые ветки, пару метров, не более, и завожу серых, чтобы позлились. Они ворчат, на меня кидаются, шебуршатся подо мной и остальных сволочей скликают. Так собирается до двух десятков под моим кустом. У волков нынче свадьбы, они все собой заняты и отвлекаются от главного занятия неохотно, поэтому приходится попотеть, пока уговоришь их подраться.