Полукровка
Шрифт:
«Не знаю, – Женька ответила легкомысленно. Раньше они не говорили ни о чем таком. – Вообще-то принято: и фамилия, и отчество – все по отцу».
Маша кивнула и вывела это слово. Написанное под ее именем и фамилией, оно выглядело странно, как будто не имело к ней отношения.
«Ну и правильно, – Женька заглянула через плечо. – А то знаешь, некоторые стыдятся, получается – предают. Нечестно. Не по-комсомольски».
Дома она показала маме. Была уверена – похвалит. Оглянувшись по сторонам, мама схватила и порвала в клочки. «Ты что?!» – Маша вскрикнула. «Сумасшедшая.
«Нашлась – честная! У папы, слава богу, есть голова на плечах...»
Женьке она не рассказала. Сходила к вожатой и взяла новую карточку.
Паспорт раскрылся на главной странице. Маша вчитывалась в ровные строки. Давным-давно, совершая свой выбор, она свалила на пролитые чернила. Имя, фамилия, отчество. Национальность: русская. Черным по белому. Именно тогда паук и узрел слабину.
Маша встала и подошла к окну. Сквозь щели, не заделанные на зиму, несло сквозняком. Ветер, залетавший во двор, выл голодным волком. Лапы царапали стекла, оскользали истертыми когтями. Стекла, ослабшие в пазах, дрожали мелко. Прижавшись горящим ухом, Маша вспоминала детскую сказку про девочку Элли. Смерч – единственно правильное решение. Чтобы унес и людей, и дома...
За ужином слушали радио. Торжественный голос диктора сообщал о том, что нынешней ночью вода поднимется выше ординара. В голосе, приводившем цифры, плескалась гордость: Нева – ленинградское божество. Грозное, но справедливое.
– То-то, я чувствую, голова разболелась... – мама откликнулась деловито. – С утра прямо раскалывается, – она ударила ладонью по лбу, словно ее ладонь была топориком, раскалывающим голову на две части.
После чая отец предложил сыграть в тысячу. Последнее время она отказывалась. Теперь согласилась. Если исключат, для отца это будет трагедия.
Она проиграла два раза подряд. Отец торжествовал: дочь – сильный соперник.
– Знаешь, Мария, – он тасовал карточную колоду, – последнее время думаю о твоей аспирантуре... Козыри – крести.
– Ну что мы будем заранее... – расправляя свои карты, Маша искала черные крестики. В ее руке козырей не было. – Ты же знаешь, это зависит не только от меня.
– Конечно, конечно... – отец замахал руками. Мельком Маша увидела: у него полно козырей. – Но я, когда об этом думаю... Если ты поступишь, я буду смертельно счастлив!
Все, что он мог сказать, дочь знала сама. То, о чем отец не сказал вслух: его собственная мечта. Давняя и недостижимая. Диссертация, которую хотел защитить.
Ему они позволили многое. Мальчик, едва понимавший по-русски, об этом не мог и помыслить. На всю жизнь он запомнил день, когда, добравшись по нужному адресу, протянул девчонке-учетчице сложенную вчетверо бумажку. «Мойша – какое смешное имя!» – так она сказала, и он улыбнулся застенчиво. «Слушай, зачем тебе такое? Хочешь, я запишу тебя Мишей? Очень красиво: Михаил».
Он кивнул, потому что она, сидевшая в окошке, была веселой и доброй. Выводя русские буквы, она спросила про день рождения, и он растерялся. «Не знаешь? – девочка удивилась весело. – Давай запишем первое сентября – первый учебный
На языке, которого она не знала, Мойша думал о том, что эта девочка похожа на фокусника – однажды в их местечко явился бродячий цирк. Приехали на повозках. Он видел представление, бегал на площадь. С волшебной легкостью она превратила его в другого мальчика, оставив от прежнего только национальность и отчество, потому что ни то ни другое не показалось ей смешным. Прожив жизнь, он убедился в ее правоте. Никто и никогда не находил ничего смешного в этом остатке.
Он выучился, воевал и честно работал. Всей душой хотел на них работать. Если бы не они, так бы и остался в своем местечке под Гомелем. За честность они позволили ему достигнуть многого, кроме главной и ослепительной мечты. Из семнадцати запатентованных изобретений для кандидатской хватило бы и трети. Во всяком случае, другим. Об этом он заикнулся лишь однажды, лет через десять после рождения старшей дочери, рассудив, что от главной смерти прошло достаточно времени. С тех пор минуло еще десять лет. Теперь все чаще он думал о том, что их отказ – не случайность. Они выбрали самое жгучее желание. Безошибочно, словно видели насквозь. Потому что смотрели ему в глаза. Понимали: к этому он относится серьезно.
Теперь он радовался тому, что дочь, говоря об аспирантуре, не принимает серьезный тон. Легкость ее тона Михаил Шендерович объяснял по-своему: у дочери есть верные шансы их обмануть.
Обычно он старался подстроиться, но почему-то именно сегодня впервые заговорил серьезно, однако глянув в ее глаза, об этом пожалел. Откладывая козыри в сторону, думал о том, что совершил какую-то ошибку, которую уже нельзя исправить.
Проиграв в третий раз, дочь отложила карты.
Если б можно было взять обратно, он дорого дал бы за то, чтобы, начав игру заново, не произносить серьезных слов.
– Машенька, – мама заглянула в комнату. – Совсем забыла. Вчера тебе звонили. Какой-то молодой человек...
Маша обернулась: кроме Юлия, некому. Не звонил давно. Почти забыла о его существовании.
– Молодой человек? – отец глядел беззащитно.
Маша встала и протянула руку:
– Поздравляю с сокрушительной победой!
Отцовская рука была слабой и безвольной.
«Кроме Юлия – никого». С ним она сможет поговорить по-человечески.
Он подошел сразу, как будто дожидался звонка. Говорил сдержанно – Маша отметила какую-то перемену. В том, что звонил, Юлий не признался – она не стала уточнять. Скорее из вежливости, заранее уверенная в благоприятном ответе, поинтересовалась здоровьем его отца.
– Он... Отец умер, – голос остался ровным.
– Но он же...
Его отец шел на поправку. Она осеклась. Что-то похожее на обиду поднялось в сердце – ей-то уж мог сообщить.
– Из больницы выписался, врачебный прогноз – самый благоприятный, дали направление в санаторий. Хороший, в Дюнах, – Юлий перечислял монотонно, как будто подробности, выстроенные в правильную последовательность, могли объяснить исход. – Сердце. Второй инфаркт, – опередив ее следующий вопрос, Юлий замолчал.