Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями)
Шрифт:
Раздались возгласы одобрения, и люди закивали, но они все еще были в состоянии шока.
Джерри Харлоу спустился со ступенек и вышел на середину погреба.
— Я не думаю, что Марти затаил на тебя обиду. — Он повернулся к Стоктону, в молчании стоявшему в дверях убежища. — Да и Билл, я надеюсь, простит нам это, — продолжал Харлоу, показывая на обломки и мусор вокруг себя. — Мы заплатим тебе за ущерб, Билл.
Марти Вайс вытер кровь с губы.
— Давайте устроим всеобщую вечеринку или что-то в этом роде завтра вечером, — предложил
Люди смотрели на него.
— Чтобы все мы могли вернуться в нормальное состояние, — продолжал Вайс. — Что скажешь, Билл?
Все повернулись к доктору Стоктону, в молчании смотревшему на них.
Харлоу выдавил из себя смех.
— Эй, Билл! Я же сказал, что мы возместим весь ущерб. Если хочешь, я дам тебе расписку.
Стоктон молча переступил через разбитую дверь и вышел в подвал. Он осмотрелся, словно искал кого-то глазами. Проходя мимо знакомых лиц, он почувствовал пульсацию в виске. Они смотрели, как он шел к ступенькам.
— Билл, — прошептал Харлоу. — Эй, Билл?
Стоктон повернулся к нему.
— И это все искупает? — сказал он. — И это все искупает.
Он взглянул на Марти.
— Марти, — сказал он, — ты хочешь устроить всеобщую вечеринку и желаешь, чтобы все стало по-прежнему. А вот Фрэнк Гендерсон, вон там. Он желает, чтобы мы все поскорей забыли. Отнесли все за счет испуга. И ты, Джерри, заплатишь за ущерб, да? Ты даже дашь расписку. Ты согласен компенсировать ущерб.
Харлоу медленно кивал. Стоктон осмотрел комнату.
— У кого-нибудь из вас есть хотя бы слабое представление о том, каков реальный ущерб? — Он помедлил. — Послушайте, что я вам скажу. Ущерб намного значительней разбитой двери. И более глубок, чем синяки на лице Марти. И вам не компенсировать их всеобщей вечеринкой, даже если задать сто вечеринок, хоть триста шестьдесят пять!
Он увидел, что из убежища вышла его жена, потом сын Пол. Они вместе с остальными смотрели на него тем же вопросительным, усталым и каким-то завороженным взглядом. Стоктон облокотился о перила.
— Те разрушения, которые я имею в виду, это отброшенные нами частицы нас самих. Внешний лоск — внешний лоск, который мы сорвали с себя собственными руками. Ненависть, о существований которой мы и не подозревали, вырвалась наружу. Но, боже мой, как быстро она вырвалась! И как быстро мы стали животными! Все мы!
Он показал на себя.
— Я тоже. Может быть, я был хуже всех в этой компании. Не знаю.
Он помедлил с минуту и огляделся,
— Не думаю, что все будет по-старому. По крайней мере, не в этой жизни. И если, прости меня бог, бомба упадет, мы помиримся до того, как начнем страдать. Я надеюсь, что, если бомба должна убивать, калечить и рушить, жертвами будут человеческие существа, а не настоящие дикие звери, готовые разорвать соседей, если им в награду обещана жизнь.
Он покачал головой и очень медленно повернулся, чтобы взглянуть в кухню.
— Вот какой ущерб я имел в виду, — говорил он, поднимаясь по ступенькам. — Стоит взглянуть на нас в зеркало и увидеть, что у нас под кожей, и неожиданно понять, что там у нас… мы — отвратительная раса.
Он поднялся по ступенькам, а Грейс, крепко обнимая Пола, последовала за ним мимо притихших соседей.
Молчание длилось долго, но постепенно люди по двое и по трое стали выбираться из подвала и, пройдя через гараж, выходили на улицу.
Ярко горели фонари, взошла луна, полная и высокая. Радиоприемник был включен, передавали легкую музыку. Телепередачи снова вызывали смех охмуренной аудитории. Заплакал ребенок, но его укачали и успокоили. Вовсю стрекотали цикады. Где-то вдали квакали лягушки. Дул мягкий ветерок, листья качались и шуршали, отбрасывая на тротуар пересекающиеся тени.
Билл Стоктон стоял в столовой. У его ног валялись остатки праздничного торта. В кусках глазури лежало несколько раздавленных свечей. И он подумал, что выжить надо ради человечности… что человечество должно оставаться цивилизованным.
Забавно, думал он, проходя мимо разбросанной, опрокинутой мебели, действительно, очень забавно, как такая простая вещь могла не прийти ему в голову.
Он взял жену и сына за руку, и они втроем стали подниматься в спальни.
Ночь кончилась.
РАЗБОРКА С РЭНКОМ МАК-ГРЮ
Из салуна вышли два ковбоя, спустились по трем ступенькам крыльца и остановились там, глядя вверх по главной улице. Один из них сплюнул коричневой жидкостью и выТер небритый подбородок.
— Его до сих пор нет, — объявил он.
Его товарищ достал карманные часы и открыл крышку.
— Он будет. Он знает, что его ждет.
С этими словами он захлопнул крышку и сунул часы обратно в карман кожаного жилета.
Первый ковбой покосился на солнце.
— Сегодня утром его пристрелят, — кратко сказал он. — В этом можно не сомневаться.
Его приятель проворчал что-то в знак одобрения и посмотрел, как его друг отпил коричневой жидкости.
— Что это у тебя? — спросил он.
— Пиво от Херши, — ответил его товарищ. — Но это проклятое пойло выдохлось и невкусное.
Послышался отдаленный рев. Сначала это были далекие раскаты, но постепенно шум нарастал и перешел в пронзительный визг. Из-за угла появился красный «ягуар», его хромированные колеса крутились по пыли и с воем выразили протест, когда машина повернулась более резко, выруливая на Мэйн-Стрит, и устремилась к салуну. Когда водитель еще раз резко нажал на тормоза, машина подняла тонны пыли и остановилась в футе от крыльца салуна. Она стояла там, точно привязанный красный зверь. Лошадь, притороченная к крыльцу, посмотрела на водителя, фыркнула и отвернулась.