Полуночные признания
Шрифт:
Мари-Тереза устраивала такие мероприятия каждый месяц и всегда приглашала на них Эммануэль. Но невестка ни разу не присутствовала, хотя знала, что это не улучшает ее репутацию в глазах окружающих. Чуть вздохнув, она произнесла:
– Я постараюсь. Но после того как не стало Генри, работы в больнице невпроворот.
– Тогда брось ее, – произнесла Мари-Тереза.
Эммануэль стиснула зубы, но ничего не ответила. Жан-Ламбер кашлянул, заполняя неловкую паузу.
– Сегодня вечером будут поминки – ты слышала об этом? – Наклонив голову, он сосредоточился на трубке. – Майор унионистов, о котором ты нам говорила, придет туда?
– Конечно, нет, – поспешно
Эммануэль бросила взгляд поверх сада в направлении конюшен, над которыми на фоне полуденного неба начали собираться бело-голубые облака.
– Он будет там.
Уже спускались сумерки, когда Эммануэль повернула на улицу Конти. Из садов доносился стрекот кузнечиков, громкий и отчетливый в жарком спокойном воздухе. В полдень, после того как она покинула Эспланад-авеню и вернулась домой, прошел короткий дождь. Теперь небо снова было чистым, ярко светила полная луна.
Эммануэль уловила отдаленный шум от расположенного на берегу кабаре: в субботний вечер ни война, ни оккупация не способны были помешать людям собираться в тавернах, бильярдных залах и борделях. Но дома на улице Конти были тихими, воздух напоен запахом жаренного в оливковом масле чеснока, слышался тонкий звон фарфоровой посуды. Внезапно Эммануэль почувствовала себя одинокой. Ей стало казаться, что кто-то крадется за ней, столь слабой и беззащитной. Эммануэль пыталась отогнать этот страх, но он шел за ней по пятам. Кое-как она добралась до угла Бургунди-стрит и увидела высокое узкое здание – городской дом Генри Сантера и его сестры Элис. За стоящим у дома фонарем виднелись дугообразные ворота и грациозная каменная лестница. Жилыми были второй и третий этажи дома.
Когда Эммануэль вошла в помещение, она обнаружила, что здесь уже полно народа. Мужчины и женщины стояли несколькими группами и негромко переговаривались. Из-за жары газовый свет не зажигали, окна занавесили черным, воздух был горячим и немного дымным от свечей, которые стояли в канделябрах у изголовья покойного. Эммануэль остановилась у холодного неподвижного тела Генри Сантера. Она часто видела умерших людей, но одно дело – просто мертвый, подумала она, другое – убитый.
Генри Сантер лежал на покрытом черной тканью столе около переднего окна гостиной. Руки покойного были сложены на груди. Когда Эммануэль посмотрела на Сантера, то внезапно ощутила запах жасмина и гвоздик и словно перенеслась обратно на кладбище. И хотя рубашка Генри была безукоризненно белой и хорошо отглаженной, а черный шелк жилета не окровавлен стрелой, его неподвижная поза чем-то напоминала жуткую сцену убийства.
Коротко вздохнув, Эммануэль поспешно отвела взгляд от лица своего старого друга. Морщинистые щеки сейчас разгладились, белая борода была безукоризненно ухожена. Человек на столе выглядел странно – это был Генри, но какой-то очень чужой, словно оболочка, не имеющая того, что когда-то было ее другом. Эммануэль почувствовала страх, но тут же устыдилась этого, поскольку ей следовало оплакивать Генри, который, вполне может быть, погиб вместо нее. Она с силой зажмурилась и прошептала: «О Боже, Генри. Мне так жаль. Может, это все предназначалось мне?»
Открыв глаза, она увидела выстроившихся для молитвы людей со шляпами в руках. Эммануэль словно вернулась в занавешенный черными драпировками зал с его остановившимися часами, и тихими разговорами собравшихся для погребальной церемонии. Она увидела Элис Сантер с серым от горя лицом. Эммануэль подошла
Смерть была частой гостьей в этом городе; погребальные церемонии и ритуалы стали важной частью общественной жизни. Здесь встречались тетушки, дяди и двоюродные братья и сестры, которые не видели друг друга с прошлых поминок или крещения, – они разговаривали, ели, пили херес из тонких хрустальных бокалов. Все следовало согласно заведенному порядку.
Обычно на поминках говорили много и на самые разные темы, хотя и с неизменным выражением почтения к усопшему. Сейчас голоса были приглушенными, речь чуть слышна, присутствующие часто бросали опасливые косые взгляды на неподвижно стоящего в углу человека в синей форме. Его длинные золотистые волосы с красным отливом величественно лежали на широких плечах. Сложив руки на груди, он внимательно наблюдал за происходящим. Эммануэль вспомнила его имя – Флетчер. Она ожидала увидеть здесь майора Купера и почувствовала беспокойство, когда не обнаружила его.
– Итак, о чем мы думаем теперь? – прозвучал позади нее знакомый густой голос с французским акцентом. – Что убийца находится среди нас даже сейчас и случайно выдаст себя нервным тиком? Или, возможно, виновный, переполненный раскаянием при виде жертвы, упадет на колени для слезного признания?
– Антуан. – Эммануэль повернулась к стоящему за ней человеку. Высокий и худой Ла Туш был почти вдвое старше своей сестры Клер. Впрочем, морщины у орлиного носа и рта и складка между бровями говорили скорее не о его возрасте, а о трудной судьбе. На нем были фрак с длинными фалдами, атласная жилетка и бабочка, но все говорило о том, что он – плантатор: вид патриция, легкий запах дорогого табака, безукоризненный блеск высоких кожаных ботинок. Левую ногу Антуана заменял протез. Он служил в кавалерии конфедератов, пока не получил маленькую дробину в колено. За спасение ноги пришлось серьезно побороться – и Филиппу, и Генри, и Эммануэль, но все же ампутации избежать не удалось. Впрочем, Антуан все равно был обречен, поскольку одна пуля в том бою попала ему в живот и привела к неизлечимой болезни. Он мог прожить еще два года, может быть, пять, но состариться ему было не суждено.
– Антуан, – произнесла Эммануэль снова, сжимая, может, чересчур сильно его левую руку выше кисти. – Я должна с тобой поговорить.
Она заметила удивление в его светло-карих глазах.
– Да, конечно, дорогая. – Он бросил взгляд на Флетчера, усердно фиксирующего что-то в своей записной книжке. – Возможно, нам следует удалиться из комнаты.
Они молча вышли из столовой в заднюю галерею. В этот час небо было уже темным, воздух наполняли запахи жасмина и жимолости, свежих олив и апельсинов, росших в темном саду.
Антуан достал из кармана сигару. Взявшись за поручень, Эммануэль смотрела вниз, на слабо белеющие в лунном свете цветы.
– С тобой все в порядке, Эммануэль? – тихо спросил Антуан. – Даже при том, сколько ты всего видела, убийство не могло быть для тебя легким зрелищем.
Эммануэль повернулась, чтобы поблагодарить его улыбкой.
– Все нормально.
Из всех друзей Филиппа ей всегда больше всех нравился Антуан. Он был в семье единственным сыном, получил хорошее образование, но родители хотели, чтобы он продолжил дело отца и в один прекрасный день взял на себя руководство плантациями.