Полуночные тени
Шрифт:
— Он был обычный, — продолжал Анегард. — Не герой и не трус, не злой и не добрый; о таких легенды не слагают. Жил как все. Воевал за короля, женился, детей воспитывал. Правда, он умел ворожить и даже обучался у мага по молодости. Но, как подобает благородному, изучал только боевые чары, так что полноправным магом не стал. Обычный, да… вот только был он избранник, отмеченный печатью богини. Прядильщицы.
Могильным холодом повеяло от этих слов. Я поежилась. Избранник Воина станет великим воином, избраннику Хранителя стад будет удача в мирной жизни. Звездная дева подарит любовь, Жница — многочадие и долгую жизнь, а
— Слыхала я о печати Прядильщицы, — бабушка покачала головой. — В тех краях, откуда я родом, говорят, что таких детей надо убивать прямо на алтаре.
— Кто посмел бы убить единственного наследника благородного рода? — спросил Анегард. И ответил сам себе: — Я бы — теперь — убил. Даже собственного сына. Все лучше, чем… — Он тряхнул головой, провел по лицу ладонью, будто смахивая липкую паутину. — Однажды Старуха явилась к своему избраннику и потребовала службы, и клянусь, я на его месте лучше бы сам себе глотку перерезал, чем… Нет, он не согласился. Но он был не трус и не храбрец, а так, серединка-наполовинку, и он, ответив богине «нет», решил жить дальше, будто ничего не случилось. Дурак.
Что ж там за приказ такой был, подумала я, что за служба? Но спросить испугалась. Если Анегард не сказал, наверное, лучше об этом молчать. Не будить зло неосторожным словом.
— Прядильщица отреклась от ослушника. — Анегард сцепил руки в замок, покачал головой. — Отреклась… вы ведь понимаете, что такое, когда от тебя отрекается Смерть?
Бессмертие?!
Я открыла рот — и закрыла, не сказав ни слова. Очень уж не вязалось… что-то тут не то…
— Он не мог умереть и не мог жить. Как человек — не мог. Старуха сделала ему подарочек на прощание, чтобы помнил. Он должен был пить кровь, иначе начинал сходить с ума, и… И — опять же пил кровь. Только уже не разбирая, сколько, как и у кого. И каждый приступ безумия оставлял в нем все меньше человеческого.
— И он превратился… — я запнулась, подбирая слово, — вот в это? Это ведь он был… там?
— Да, — тяжело уронил Анегард.
— А остальные?!
— Сейчас объясню. Остальные… понимаешь, Сьюз, он может питаться любой кровью. Как еда годится любая живая тварь. Но только кровь человека позволяет ему сохранить разум. А тот, у кого он возьмет слишком много, сам превратится в такого же.
— И они все?!..
— Да.
— Сволочь, — прошипела я.
— А Ронни? — спросила бабушка.
— А… — «ты», хотела спросить я. Но как о таком спросишь?
Анегард понял.
— Там хитро, — сказал он. — Этот… его, кстати, Зигмонд зовут… он не сразу понял. А когда понял, стал осторожнее. По глотку от человека… Стаю свою в руках держал жестко — это ж все его люди, из тех, кто первым под клыки попался, когда он и не понимал еще ничего. Из родных мест улетели, чтоб таких же не плодить. И они поумнели с тех пор. Научились, как лучше… Я не все, наверное, уловил, это ведь не сам он мне рассказал, а…
Молодой барон замялся, не умея объяснить. Я кивнула:
— Да, я поняла. Сила Звериной матери… ох и страшно было, когда вы с ним там взглядами сцепились! Аж воздух звенел!
Анегард поглядел странно: как будто я сказала что-то такое, о чем и понятия иметь не должна. Потер лоб.
— А, ну да. Я и забыл,
Я мотнула головой:
— Что вы, господин! Просто слышу иногда. Успокоить могу… вот и все. Остальное — чему бабушка выучила. А там… там, наверное, с перепугу чувства обострились. И я ведь не слышала, не поняла, что там между вами было, просто… ну, как сказать? Что-то было — и все.
— Да, я понял, — кивнул Анегард. — Я знаю, как оно бывает. Перепугали мы тебя, да?
— Еще как…
— Ну, зато друг друга поняли. И выход нашли. Так что и с детьми, и с Рольфом, и со мной все в порядке будет. Да и с ними теперь легче.
— Что-то я нить упустила, — проворчала бабушка. — Рассказали б вы лучше толком, чем так скакать…
— Я расскажу потом, — я взяла бабушку за руку. — Там долго рассказывать, столько всего было… сейчас другое важно. Почему легче? — Я посмотрела Анегарду в глаза. — Как вы договорились, господин, объясните уж, сделайте милость! Ведь просто так они бы нас не отпустили?
— Я отдал кровь добровольно, — глухо сказал Анегард. — Сам предложил. А оказалось, это…
— Снимает проклятие? — замирая, прошептала я.
— Если бы… Нет, Сьюз, проклятыми они были, проклятыми и остались, и как тут помочь, никто не знает. Разве что сама Прядильщица. Но человеческая кровь им больше не нужна, и безумие им не грозит, и сколько в них от людей осталось, никуда уже не денется.
— Заморозили, — буркнула бабушка.
— Что? — переспросила я. Причем тут…
Бабушка усмехнулась невесело:
— Как вареники на морозе. Сколько надо, столько и лежат свеженькими.
— Да, похоже. — Анегард рассеянно кивнул.
— И что вы с ними сделаете?
— А что сделаешь? Пусть в замок перебираются, живут по-людски — насколько смогут. Мы ж с ними теперь вроде как родня получаемся.
— Верно, родня, — кивнула бабушка. — Да больше того! Раз им господин и защитник здешних земель свою кровь добровольно отдал… ох, твоя милость, ну ты и удумал! А если б не помогло?
— Дуракам везет, — ухмыльнулся Анегард. — Это посильней вассальной клятвы будет, верно. Я-то уж потом, задним умом понял. — Взял наконец-то свою кружку, выпил залпом давно согревшийся квас. На губах осталась мокрая дорожка, и мне захотелось взять платок и вытереть. Еле удержалась! — Поеду. Спасибо, хозяюшки, за угощение, рад бы еще посидеть, а только время не ждет. — Встал, глянул в окно, на скатившееся к вершинам деревьев солнце. — Как раз на Ореховый завернуть успею. Завтра устроим новоселье, а там уж…
А там, подумала я, и начнется самое интересное.
Пауза 1
В вечерних сумерках, примерно за полчаса до закрытия ворот, в славный город Оверте въехал всадник на гнедой в белых «чулках» и с белыми боками кобыле.
Кобыла была справная, с длинной гривой и лоснящейся от доброго корма шерстью, и неблагородный пегий окрас лишь подчеркивал очевидный любому лошаднику покладистый нрав. Иное дело ее хозяин. Сильные руки, разворот плеч и уверенная посадка выдавали человека, привычного к оружию и сражениям, светлые глаза глядели пристально и цепко. Такой на боевом жеребце разъезжать бы должен, смирная кобыла ему не к лицу.