Полуночный Дождь
Шрифт:
Блейк немного напрягся, когда увидел ее. Я это почувствовала. Она выглядела грустной, сидя на скамейке в зеленом платье с оборками и белых перчатках. Надпись гласила: «Это самый миленький ребенок в мире. Почему она такая отстраненная?»
На следующей фотографии была та же грустная девочка, она сидела рядом с моей мамой на скамейке перед пианино. В комнате определенно велся ремонт, пластиковая стена являлась неопровержимым тому доказательством. Дженни смотрела на мою маму, и так продолжалось на нескольких следующих страницах:
Я громко ахнула, когда прочитала следующую надпись и увидела футболку. Моя мама в нелепой футболке и с грустным лицом. Под ней была фотография Дженни в роскошной кровати с шелковым постельным бельем в той же самой футболке.
«Сегодня я отдала свою самую любимую футболку», — гласила надпись над ее фотографией с печальным лицом. А под улыбающейся девочкой в футболке моей мамы было написано: «Новая принцесса и босс. Не могла не отдать ее особенному человеку».
Следующая часть альбома начиналась с фото молодого красавца Барри с молитвой вместо подписи: «Прошу тебя, Боже, дай мне силы». Он был одет в костюм с галстуком и улыбался прямо в камеру.
Мы с Блейком пили вино и наблюдали, как расцветала любовь не только к Блейку, но и к Дженни тоже.
Мама любила эту малышку, и каждая страница служила тому доказательством. Я ни капли не сомневалась, что, если бы мама не поддалась искушению, Дженни всегда присутствовала бы в ее жизни. Думаю, если бы она не испытывала чувство вины перед Сарой за то, что причинила ей боль, она бы поддерживала связь с Дженни. Я всем сердцем в это верю. По крайней мере, ее внимание было направлено на Дженни, а не на всемогущий доллар.
«Карма — та еще сука», — такой была следующая подпись, прямо над черно-белым УЗИ снимком.
— Это ты, — прошептал мне на ухо Блейк.
— Да, — монотонно ответила я. Это я, и моя мама была влюблена в Барри Холдена. Тяжело было смотреть на фотографии мамы с разбитым сердцем и, как она переживала все это в одиночку. Отчаянные попытки связаться с ним на протяжении всей беременности были подписаны оскорбительными надписями над фотографиями подавленной женщины.
«Три месяца, а ему по-прежнему плевать», — фото мамы с рукой на животе.
«На шестом месяце, и мой номер теперь заблокирован», — снимок разбитого беспроводного телефона на полу и вмятина на стене. И я была уверена, что разбила она его ногой, судя по многочисленным кусочкам и деталям, валявшимся вокруг.
«Как я могла быть такой глупой?» — фотография с грудой подарков, брошенных в самодельный костер. Плюшевый мишка, несколько CD дисков, толстовка, билеты, театральные программки и старая книга.
«Я так сильно по нему скучаю», — это чье-то фото, вырезанное из журнала и вклеенное в альбом. Печальные глаза
«Господи, как больно», — на следующем снимке опять была не моя мама. Это было изображение девушки на коленях, молящейся небесам с протянутыми руками. Я чувствовала ее отчаяние, агонию и опустошение, но это была боль не незнакомки, а моей мамы. Она действительно любила Барри Холдена. Она никогда мне об этом не рассказывала. По ее словам, это был всего лишь летний роман.
«Я не могу сделать это в одиночку», — на следующей фотографии моя мама была очень грустной. Судя по размеру ее живота, я должна была родиться очень скоро.
«Господи, я все испортила для Дженни Линн», — четыре фотографии Дженни: одна — смешная с респиратором на голове; другая — в ручье с закатанными джинсами; третья — сидя на коленях моей матери и играя на пианино, и четвертая — с ее отцом.
«Позвони мне, чертов ублюдок!» — еще один разбитый телефон, этот белого цвета.
«Да и пожалуйста! Ты мне не нужен», — это был снимок Барри без рубашки с улыбкой в глазах и на губах.
Фото было разорвано на семь кусочков и склеено скотчем обратно.
«Я думаю, что ты — ничтожество», — надпись была сделана под статьей об открытии Зазен Ризорт в Питтсбурге, в которой говорилось, насколько жители города взволнованы новыми рабочими местами и реконструкцией целого квартала. И фото Сары с Барри и Дженни.
«Надеюсь, ты будешь гореть в аду!» — еще одна статья: «Зазен Ризорт открывается в Чарльстон».
«Это девочка. Как вам имя Макайла?» — новое фото УЗИ. Стрелочка указывала на определенную часть тела, подтверждая, что это девочка.
«Святой Боже на небесах. Я влюбилась. Вполне возможно, впервые в жизни. Я же говорила, что ты мне не нужен...» — слова были написаны прямо над ее головой, и на последних двадцати страницах альбома надписи стерты. Больше не было печали, больше никакой боли и никакой мольбы. Одинокое разбитое сердце исцелилось. Моя бабушка стояла у больничной кровати и целовала новорожденную малышку, которую держала моя мама, в голову. Целовала меня.
На самой последней фотографии была я, и надпись гласила: «Это любовь всей моей жизни. Может, я и не последовала за своей мечтой в Вегас, но у меня теперь есть кое-что получше.
Для меня не существует ничего, кроме этой девочки. Я только что записалась в школу для подготовки медсестер и, должна сказать, немного этим взволнована. Я буду продолжать играть, и когда-нибудь буду выступать в Чикагском симфоническом оркестре.
А пока, я собираюсь заниматься этим прекрасным маленьким человечком. Я ее так сильно люблю и, завершая свой год, заявляю следующее:
Я, Виктория Рэйн Карли, провела лучший год в своей жизни. Я являюсь идеальным примером человека, который благодарит Бога за не отвеченные молитвы. Это того стоило, и я не задумываясь сделала бы это снова».