Полуночный ковбой (др. перевод)
Шрифт:
Перри поставил машину у дома. Взойдя на крыльцо, они увидели, как на веранде зажегся свет. Дверь распахнулась, и на пороге, загораживая вход, показался длинный нескладный субъект. Его звали Том, а по прозвищу — Крошка-Босоножка. Крошка Том был белолицый, светловолосый метис. Сложен он был весьма нелепо — крошечная голова, узенькие плечики, а ниже пояса — слон да и только. Он носил серый спортивный пуловер с надписью «Гарвард», линялые поношенные джинсы и тапочки. В ушах болтались золотые сережки.
— Привет, Перри, — поздоровался он.
Голос был писклявый, с техасским акцентом.
Из глубин дома послышалось
— Принцесса, погаси свет на веранде.
Крошка Том улыбнулся.
— Мамочка хочет, чтобы вы отбили себе задницу на этих ступеньках. Очень мило с ее стороны, не правда ли?
Он пожал руку Перри, потом Джо.
— Познакомься, Джо, это Крошка-Босоножка.
— Очень приятно, — осклабился склеенный из двух половинок метис.
— Здорово, Крошка, — ответил Джо.
Метис повел их через прихожую в дом, покачиваясь на ходу, как слон, страдающий ревматизмом. Казалось, он вот-вот рухнет на четыре точки. Пройдя в дверь, он отступил в сторону и провозгласил:
— Добро пожаловать во дворец чертовой матери!
Комната была заставлена массивной громоздкой мебелью времен «великого подъема» [4] . В те годы такой стиль считался модерном. На каминной доске стояла ваза, из которой торчал американский флаг, а рядом — фотографии каких-то личностей, с виду явно государственных мужей, хотя опознать их было невозможно. Все фото были с автографами.
4
Середина 30-х годов.
На стенах с ободранными полосатыми обоями красовались гравюры в рамках — фрагменты росписи потолка Сикстинской капеллы, в основном руки, груди и зады крупным планом.
В углу, на кушетке, в позе Будды восседала сморщенная старая карга в атласном алом кимоно. Огромные бледно-голубые глаза были воспалены и слезились. На старушечьем лице они смотрелись совершенно не к месту — хищные, рыщущие по сторонам. Они, казалось, принадлежали не тщедушной женщине, а злому великану из кошмарного сна. Губы ее покрывал толстый слой пурпурной помады, будто вместо рта на ее лице зияла страшная рана. Из раны торчал тлеющий окурок.
— Перри! — заорала она, как ни странно, мужским басом.
— Добрый вечер, Хуанита, — поздоровался тот.
— Какой он, в задницу, добрый, — проворчала Хуанита и обратилась к Джо: — Привет, сынок.
Пока Джо представляли хозяйке, чье полное имя было Хуанита Коллинс Хармеер, а попросту — Босоножка, ее сынок развалился в кресле-качалке, скрестив руки на животе.
— Вставай, вставай, — скомандовала Хуанита, замахав руками. — Залезь-ка в бар, Принцесса. Всем — виски.
Крошка встал с резвостью, удивительной для его габаритов.
— Виски так виски, — согласился он.
У двери, в которую тот вышел, Джо приметил замечательную штуку — огромного мягкого игрушечного жирафа. Джо мысленно посадил Крошку на жирафа, и тот вылетел не только из комнаты, но и из Техаса. Но тут жираф ослаб под своей ношей и рухнул, ломая кости.
В своем воображении Джо переживал эту трагедию все время, пока он и Перри рассаживались на массивных стульях перед Хуанитой, восседавшей за зеркальным столиком для коктейлей.
— Я как чувствовала, что ты сегодня вечером нагрянешь, — обратилась она к Перри.
— Ты всегда это чувствуешь, — улыбнулся тот.
— На, посмотри! — Ведьма вытянула грязную руку с желтыми от никотина, обкусанными до мяса пальцами. На ней алели две свежие глубокие царапины. — Это она сотворила, когда я ее будила, чертова кошка. — Внезапно Хуанита вскинула свои огромные глаза на Джо: — Ты любишь кошек, а?
Джо ухмыльнулся, но ему стало не по себе. Он представил клетку, в которой металось странное изголодавшееся существо: полуженщина-полутигр. Нет уж, он обойдется без этого, кошки ему ни к чему. Ему бы кого-нибудь помягче, потолще, понежнее, с уютными складочками на теле, где можно спрятаться.
— И тебе тоже обломится! — пообещала Хуанита и повернулась к Перри. — Это еще не самое скверное. — Хуанита показала на царапины. — На прошлой неделе она укусила меня. Кровь мне пустила.
Крошка-Босоножка вернулся с бутылкой виски и немытыми стаканами.
— Ну и как ты отреагировала, мамочка? Поведай нам, это очень интересно.
— Что он там несет? — спросила Хуанита у Перри. — Острить пытается, тоже мне шутник! — И прикрикнула на метиса: — Не трепись, болтун. Придержи язык!
Крошка наполнил стаканы, один подал Перри, другой — Джо, отхлебнул из своего и потопал в кресло-качалку.
Хуанита вооружилась тяжелым хрустальным блюдом.
— Принцесса! — рявкнула она, угрожающе замахиваясь.
— Ах! — Крошка притворился удивленным. — Прости, мамочка, я и позабыл про тебя.
Он поставил перед Хуанитой свой стакан и налил себе другой.
Хуанита отложила блюдо и взяла виски.
— И музыку давай, — велела она. — Что тут у нас — бардак или похоронное бюро?
— Вопрос непростой. Поскольку, мамочка, ты здесь главный персонаж, то поневоле начнешь думать, что у нас тут нечто среднее…
— Заткнись! — Крик Хуаниты разнесся по всей комнате. Крошка шмыгнул вон. — Ты, парень, тут новичок, я тебе поясню, — обратилась Хуанита доверительно к Джо, — этот толстозадый петух с выемкой вместо мужской гордости (это точно, ты уж мне поверь) и мячиками от пинг-понга вместо яиц вовсе мне не сын, ну вот ни на столечко. А все потому, что эта чокнутая сука — нянька в больнице генерала Джонса, что в Шривпорте, ошиблась той ночью. Она перепутала младенцев. Думаешь, я шучу? Нисколько. Я помню как сейчас ту ночь, когда мне заделывали того ребенка, все помню, никто уже ничего не помнит, а я помню все подробности, и где было, и в какой позе я была, и что чувствовала, и как потом Дарлингтон Босоножка и я лежали на веранде, и как нам было хорошо: выпивка рядом с кроватью, а над нами — луна. Все помню, каждое движение, словно это было десять минут назад. И что ж, по-вашему, в такую ночь я могла зачать такого урода, как Крошка? Я точно помню, у моего ребеночка были черные как смоль волосики. Я ведь не отключилась, когда он вылезал из меня, и видела черные кудряшки. Каким же еще должен быть сын Дарлингтона Босоножки из Браунсвила? Рыжим, что ли? Черта с два! А что я увидела на следующее утро, когда его принесли кормить? Огрызок какой-то — только рот да задница! У меня от такого безобразия грудь тут же высохла, глянь-ка! — Хуанита распахнула алое кимоно и показала обвисшие груди. — Думаешь, шучу? С того самого дня ни капельки молока! Ни единой!