Полуночный лихач
Шрифт:
– Держите, не рассыпьте!
И тут… Гоша моргнуть не успел, как мужик с силой ударил ее по руке, таблетки посыпались в разные стороны, а он вцепился в ее плечо и прошипел:
– Тихо! Вылезай! Пикнешь – перестреляем всех в доме, и старика, и девчонку, поняла?
При этих словах из темноты появился «кожаный», причем в руках у него и в самом деле зловеще мерцал ствол.
Гоша так и обмер, глядя, как Нинка мгновение стоит неподвижно, перегнувшись через подоконник, а потом, кивнув: поняла, мол, – начинает неуклюже из окна вылезать. А что еще она могла поделать? Несподручно бабе с медведем бороться, того и гляди юбка раздерется!
Этот, который при шляпе и в пальто, ей помогал, а «кожаный» страховал каждое движение пистолетом. Но он напрасно сторожился: Нинка и не помышляла бежать или звать на помощь. Двигалась как под гипнозом, и лицо ее показалось Гоше лицом спящего человека, до того оно было спокойным.
Нет, оно было спокойным, как у мертвой!
Куда это она направилась?
Гоша представил, как Бармин проснется, увидит, что в кухне окошко нараспашку, а Нины нет. Небось подумает, что девка сбежала с любовником, а дочку подкинула старику. Вот повертится!
Нет, Бармин небось помрет со страху. Вот и хорошо, Гоше хлопот меньше. Так ему и надо, этому старому гаду!
А ведь стыдобное затевается дело…
Нинка шла как на расстрел, каждую минуту оступаясь на неровной, бугристой тропке, хотя браток в пальто поддерживал ее под локоток. «Кожаный» топал сзади, поигрывая у ее затылка своим стволиком. Настроение у него, судя по всему, было преотличнейшее, дело казалось слаженным, и для полноты кайфа он не нашел ничего лучшего, как замедлить шаг, сунуть пистоль во внутренний карман куртки, расстегнуть штаны и оросить вонючей струей тьму у забора – и Гошу, затаившегося в этой самой тьме.
Теплые капли попали ему на лицо. Он видел струйку, бегущую по серебряному плащу – плащу Солдата.
Да вы что, сявки? Девку, как партизанку, под дулом ведете, а на Солдата… Да вы что?!
Гоша вскочил с земли, забыв о боли:
– Стоять, ётишкин пистолет!
На какое-то мгновение «кожаный» обмер, держа в руках отнюдь не «макарова», а то, что торчало у него из расстегнутых штанов и капало, будто прохудившийся краник.
– Руки вверх! – вскинул Гоша автомат. – Оглох? Руки, говорю!
«Кожаный» медленно раскрывал рот и послушно поднимал руки. Краем глаза Гоша увидел, как парень в шляпе обернулся и тоже остолбенел при виде невесть откуда взявшейся фигуры, сплошь серебряной в ледяном лунном свете, с серебряным автоматом в руках.
– Нинка, мотай отсюда! – приказал Гоша. – Гони домой, звони, вызывай ментов!
Он увидел в ее огромных, расширенных глазах свое сверкающее отражение, и вдруг такая гордость ударила в сердце! Солдат там был! Солдат!
– Уходи, говорю!
Нина дернулась было, но тот, в шляпе, успел поймать ее за руку:
– Куда? Стоять!
– Да ты что, кургузая твоя душа? – весело сказал Гоша, медленно водя стволом автомата от одного братка к другому. – Я те сейчас язык ниже пяток пришью и скажу, что так и было! А ну, отпусти бабу! Чай, не твоя!
– Ай-яй-яй! – без тени страха отозвался парень в шляпе. – Ходячий памятник! Это я тебя, значит, в телевизоре видел? Что ж ты бродишь всю ночь одиноко, что ж ты девушкам спать не даешь, памятник? Ведь вам, мертвякам, стоять надо! Тогда лежи, если стоять не хочешь.
Гоша увидел, как дернулась его рука из кармана, как блеснуло что-то беззвучно в этой руке, но мгновением раньше он успел нажать на деревянную гашетку и давил, давил, выпуская весь диск, все патроны, он изрешетил эту сволочню, из них клочья летели, из турок поганых, ляхов, гадов-немцев, духов!..
– Круто, Жека! Прям в лоб! – изумленно сказал Кисель, недоверчиво наклоняясь над распластанной на земле фигурой. – Пошел песок караулить! А я чуть не обделался, когда он вылез тут…
– Ладно, хватит кудахтать, – Жека зыркнул на Киселя так, что тот подавился словом. – Открывай багажник. Да штаны не забудь застегнуть, а то потеряешь все свое!
– Зачем багажник? Река же вон, рядом, – Кисель рвал заевшую «молнию» джинсов. – Давай прямо с моста!
– А чтоб тебе ежа против шерсти родить! Совсем одурел? Ноги делать надо! – Жека с силой толкал Нину к машине. – А если кто-то услышал выстрел? Да скорей, скорей! Доедем до Горьковского моря, там и…
Кисель, образумясь, забежал вперед, повозился с ключом и отпер багажник. Через мгновение в руках у него оказался пластырь, и не успела Нина вздохнуть, как ее рот был залеплен, руки стянуты в запястьях, ноги перехлестнуты, а потом братья бесцеремонно швырнули ее в пустой багажник автомобиля.
– Ух ты, блин, мне даже жарко стало! – Кисель сунул пистолет за ремень, сорвал с себя куртку и небрежно швырнул ее в багажник, накрыв голову Нины. – Поехали, Жека!
Хлопнула крышка багажника, потом обе дверцы – и автомобиль, негромко заурчав мотором, канул в ночь.
Луна еще несколько мгновений скорбно смотрела в неподвижные солдатские глаза, а потом тихо зашла за тучу, набросив на мертвое тело черный саван тьмы.
Она, конечно, потеряла бы сознание сразу, как только машина рванулась с места и ее начало немилосердно бить головой о металл, однако к горлу подступила тошнота.
«Если вырвет, задохнусь!» – мелькнула мысль, и какое-то мгновение Нина боролась с этой жуткой картиной собственного воображаемого – и столь близкого в действительности – удушья. Ведь рот заклеен пластырем, а руки стянуты за спиной!
Чертовы оладьи комом бились в горле, да тут еще запах бензина и тяжелый дух куртки Киселя.
С трудом подавляя спазмы, уже давясь, Нина рывками высвободила голову из-под куртки и попыталась лечь хоть чуть-чуть удобнее, но инерция придавливала ее к днищу. Автомобиль, похоже, несся очень быстро. Такими темпами до Горьковского моря они долетят за десять минут.