Полунощница
Шрифт:
– Так, тихо! Вот вы, девушка, кто? Где телефон, покажите?
Голос обращался к ней, потом – щелк! – на снимке круглое курносое лицо участкового.
– Пошли. – Ёлка, так и не отпустившая велосипед, теперь покатила его ровно, забыв про боль в колене.
Случайность, неумелые работники, старые воспоминания, монастырская пища – так объясняла Ёлка сегодня свой вчерашний страх. После завтрака, снова постного, она решила делать то, что умеет: общаться с начальством. Хозяйственными делами острова заведовал
Келью, кабинет, где он принимал, ей указали быстро. Даже под дверью долго ждать не пришлось – отец-эконом сам вышел навстречу. Поверх монашеского черного облачения на нем была безрукавка из овчины, старая, с оторванной пуговицей. Отец-эконом был сухой, носатый, жидкобородый – Ёлка вспомнила, что несколько раз проезжала мимо него на машине, думала: нищий.
Кабинет отца-эконома был завален документами. Порядок только в двух местах: в корзине для бумаг, идеально пустой, и на рабочем столе вокруг компьютера, в который Ёлка успела заглянуть. На мониторе – четыре желтые папки в ряд. Жаль, как называются, не рассмотрела.
По лицу собеседника Ёлка поняла, что о ее пожертвовании он знает и о планах покровительства – тоже. Недаром Ёлка всем – тетке на Воскресенском скиту, своему водителю, соседке за завтраком, администратору – рассказывала, сколько еще хочет сделать для острова.
Ёлка аккуратно подобралась к покупке жилья на Валааме. Домика. Упомянула и могилу мамочки, и то, как трудилась над сохранением природы острова, представив свое руководство турбазой самой что ни на есть экопросветительской деятельностью.
– Готова ли обитель посодействовать мне с жильем? – Ёлка красиво разложила на столе руки с крупными кольцами.
Отец-эконом молчал слишком долго. Потом вздохнул:
– Разве мы владеем жильем? Тут все Господне.
– Не на Центральной усадьбе, разумеется, а так, где-нибудь, вдали от шума.
– В темное время многое отобрали и до сих пор еще не вернули в обитель.
Отец-эконом снова замолчал, Ёлку начинало это раздражать.
– Образ Валаамской Богоматери до сих пор на финской земле. Вы это знаете? – Отец-эконом перекрестился на икону в углу.
– Я слышала, что жилье можно оформить во владение, – настаивала Ёлка.
– Для благотворителей.
– Разумеется.
– В исключительном случае, по воле Божией.
– Рекомендуете к старцу обратиться? Его благословение решит дело?
– Отец Власий большой молитвенник, и вы молитесь. – В окно донеслось фыркание и пьяное пение, отец-эконом поморщился: – Зимняя. На какие-то средства опять гуляют.
– И не говорите, там и раньше жили уро… Я хочу сказать: сплошь уголовники.
Отец-эконом подошел к двери, распахнул:
– Ничего, Господь их скоро управит.
Ёлка поняла, что прием окончен. Зря она сумму за дом не озвучила: теперь, во весь коридор, не стоит.
Может, отец-эконом решил, что она бесплатно хочет забрать. Потому и разговор не туда пошел?
Эти еще своей гулянкой все переговоры сорвали.
Поднявшись на крыльцо своей гостиницы, выкрашенное в песочный и бордовый, Ёлка приободрилась. Она обернулась, оглядела все уже как хозяйка. Летом вот эти клумбы запестрят анютиными глазками. Осенью, когда все желтое, приятно будет на скамеечке с книгой. Представила себя управляющей над туристами и паломниками. В общем-то, замдекана в свое время права была: место хлебное.
– Теперь уж мы обставимся с Танюхой, – донеслось откуда-то из окон. – Ух, как обставимся! Такие бабки из рук не утекут.
– Тише ты.
Ёлка спустилась с крыльца, словно кто-то потянул ее за нитку, обошла здание Славянской, сбоку был проход в Зимнюю.
– Пропьем седня пятеру, завтра еще – потом тошно станет.
Она прижалась к стене, прислушалась. Стена, когда-то белая, теперь была загаженной, как снег поздней весной.
Донеслось еще:
– Ты чего молчишь? Пр-р-рав я?
Захлопнулось сразу несколько окон, стало тихо. Ёлка не понимала, с какого этажа слышался разговор.
Вернувшись к себе, Ёлка первым делом решила пересчитать деньги – так, разложившись, было проще решить, сколько предложить отцу-эконому. Нужно и на жизнь оставить, и на благотворительность. Канатка, которую тогда не построили, сейчас бы все скиты связала – и не надо по кочкам трястись, лодки у всякого сброда нанимать. Зря она этот проект не предложила отцу-эконому, видно, он человек дела. Дело у них общее – привлекать инвесторов, развлекать туристов. Отдернула шторы, огляделась: хорошо бы уборку вызвать.
За иконой денег не оказалось.
Пластырь был прилеплен крест-накрест, будто с изнанки образа рана. Еще одна лента пластыря, скатавшаяся трубочкой, валялась на полу. Ёлка перерыла весь номер, перетрясла постельное белье, залезла под кровать, думая, что заначка ночью отвалилась, пока ей снились кошмары. Спустилась к администратору – не приходила ли к ней в комнату горничная? Девушка моргала, говорила, что отлучалась на обед, уборка будет позже, белье сегодня поменяют.
– Завтра без уборки, нельзя, грех, светлый праздник. А вы потеряли что-то? – Девушка подлила масла в лампаду, стоящую перед иконой, расковыряла ногтем и зажгла фитилек.
«Пропьем пятеру. Такие бабки из рук не утекут», – подсказала память. Ёлка замотала головой.
Молча вернулась в номер. Открыла шкаф, внутри у дальней стенки мелькнули круглые носы туфель. Светлые, югославские, те самые лодочки, что матери из Ленинграда привезла. Протянула руку – схватила пустоту.
Ёлка сидела на кровати, пока окна не залила густая чернильная синева с редкими звездами. Потом переоделась в темный спортивный костюм с капюшоном, вытащила из кошелька деньги, что остались. С визгом молнии спрятала их в карман брюк. Прихватила на плечо прочную сумку, выскользнула из гостиницы в сторону причала.