Полуостров Сталинград

6 августа, среда, время 10:05.

Адрес тюрьмы неизвестен.

— В-ш-ш-и-с! Дум-м! — резко дёргаю головой, но от кувалдообразного кулака совсем уйти не удаётся. Ну, хотя бы смягчил.

С грохотом обрушиваюсь на пол. Хорошо, что не достаю головой до стены, только этого мне сейчас не хватало. Ну, как не достаю? Упёрся в неё всё-таки, хорошо не с размаху. Переваливаюсь на спину, складываю руки на животе. На груди руки скрещивать — рано ещё, а приготовиться к ударам ногами, забронированными крепкими ботинками, не помешает.

Недоброжелатель

скажет, что генерал допи@делся, я скажу по-другому: это зримый, — двигаю слегка занемевшей челюстью, вроде всё на месте, — результат первого тактического манёвра. Мне надо выяснить, что происходит.

Этот дюжий даже на вид старший майор Никаноров, — хотя он такой же Никаноров, как я Майя Плисецкая, по глазам вижу, что врёт, — наехал на меня танком чуть ли не с первой секунды допроса.

— Давай, выкладывай. Всё, что знаешь, выкладывай, — туманно сформулировал требование страхолюдный следователь. Я задумчиво чесал затылок, старательно избегая средних размеров шишку. В тот момент отверг идею поговорить о вежливости. Чего это он мне тыкает? Решил сделать по-другому.

— Всё?

— Всё.

— Ну, таблицу умножения знаю, дважды два четыре, дважды три шесть… продолжать?

В тот момент он удержался, хотя злостью глаза набухли.

— Дурачком решил прикинуться?

— Вопросы надо задавать однозначные. Что тебя конкретно интересует, старший майор?

— Не тычь мне тут, гнида! — ревёт разъярённым быком следователь и грохает кулаком по столу.

Присматриваюсь к мебельному изделию. А соответствует! Обычную конторскую мебель давно бы развалил таким обращением.

— А почему, собссно? — вопрошаю недоумённо. — Ну, пусть ты по армейской иерархии генерал-майор, но я-то полный генерал армии. Если младшему по званию можно тыкать, то наоборот — сам бог велел. К тому ж я всё-таки Герой Советского Союза… но если у вас тут такие правила, то что ж… будем друг другу тыкать. Я не против, у меня крестьянское происхождение, с детства душа не лежит ко всяким куртуазностям.

Судя по его виду, осмысливает незнакомое слово. Тэк-с… это брешь в его позиции. Не сильно ты грамотный, старший майор.

— Гер-р-о-о-й, — через губу тянет следователь. — Знаем, какой ты герой. И звания у тебя уже нет. Чего?

Злобно таращится на протянутую к нему ладонь.

— Как чего? Решение о лишении меня генеральского звания и снятия со всех должностей. Нельзя ли глянуть?

— Накось выкуси! — прямо в лицо смотрит желтый и твёрдый ноготь из крепкого кукиша.

— Значица, нет никакого решения. Ай-я-я-я-й, нехорошо, старший майор, подследственных в заблуждение вводить. Твоими устами ведь Советская власть говорит. И чего ж теперь получается? Советская власть меня обманывает?

Гы, — стараюсь не ухмыляться, но вроде я его пробил. Если так дальше пойдёт, неизвестно, кто сейчас признание писать будет, ха-ха-ха…

— Каким способом осуществлял связь с немецким генштабом?! — грозно вперивает в меня непримиримые очи старший майор.

— А зачем мне с ними связываться? И им со мной? — искренне недоумеваю. — С днём рождения друг друга поздравлять?

— Не увиливай! У нас абсолютно достоверные сведения, что ты — немецкий агент!

Ух,

ты! Не, я давно догадывался, что обвинения в работе на иноземных врагов Родины это просто способ расправится с политическим противником или убрать кого-то с дороги к высшей власти. Но кому это я помешал? Ответ может быть только один. С вариантами, но один. Тимошенко распознал во мне конкурента, который может его заменить. Либо те, кто тоже метит на его место, а я их обхожу с изрядным запасом.

— Пиши! — ко мне пододвигается лист бумаги с авторучкой. — Чистосердечное пиши, может и сжалится над тобой Советская власть.

— Зачем вам моё признание, если доказательства моей вины абсолютно неопровержимы? Ставьте к стенке и все дела, — отодвигаю бумагу обратно.

— Поставим, не волнуйся, — «успокаивает» следователь. — Советская власть даёт тебе возможность покаяться и умереть честным советским человеком.

Классный выверт! Королева в восхищении (с)! Мысленно аплодирую. Сто против одного, это он не сам придумал, слишком тупой.

— Голову мне не морочь, старший майор. Ты уже доказал, что можешь обманывать, так что извини. Знаем, что будет, не вчера родились. В газете «Правда» напишут про меня какую-нибудь гадость, типа продался врагам Родины за корзину печенья. Оно мне надо?

— Последний раз спрашиваю, как осуществлял сношения с немецким командованием? — следователь слегка багровеет и набычивается. Малость забавляет современная лексика. Слово «сношение» нынче не имеет никакого сексуального подтекста.

— А как я их вообще мог осуществлять? — действительно не представляю, как мог бы работать агент моего уровня? — Со мной круглые сутки мои штабные, адъютант неотлучно при мне. Кстати, ваш человек, капитан Крайков постоянно рядом трётся. По радио? Очень извиняюсь, но у меня нет рации, зато есть радиоузел. Если мне нужно кому-то отправить шифровку, я пишу текст, шифровальщик зашифровывает и относит на радиоузел. Тамошний дежурный радист отправляет в указанное время. Поясни мне, старший майор, как я могу отправить кому-то радиосообщение так, чтобы этого никто не заметил?

— Получается, у тебя есть сообщники, — с какой-то задумчивой радостью отзывается следователь.

— Проще предположить другое, — вот это меня разозлило, поэтому… — что в органах НКВД завелась группа изменников и вредителей, которые решили обезглавить самый успешный Западный фронт. Чтобы облегчить вермахту продвижение к Москве.

— К столице нашей Родины, — немного подумав, добавляю, и вот тут мне приходится уворачиваться от кулака следователя.

— Встать, гнида!!! — орёт окончательно побагровевший следователь.

— Не могу, — отказываюсь с непробиваемым хладнокровием. — У меня и так сотрясение мозга было, а тут ещё и ты… мне теперь постельный режим прописан. На пару недель.

Старший майор скрипит зубами, борется с приступом гнева. Точно! Я был прав! А спрошу-ка прямо.

— Слышь, майор… старшой, а тебе разрешили меня бить, а? — так-так, легонечко, но глазками своими бычачьми слегка вильнул. — Понятно. Значица, нарушаем приказ. Придётся отвечать, — с фальшивой удручённостью вздыхаю, — По всей строгости наших самых гуманных в мире законов. И с учётом военного положения.