Полведра студёной крови
Шрифт:
– Старый, наверное. Маразм – штука не заразная, но косит наши ряды со временем почище гонореи. – Я пьяно хохотнул и захрустел огурцом.
– Не. Твоих лет мужик. И в плечах поширше. Да вообще на тебя похож. Волосы тоже русые, и роста такого же. Только глаза обыкновенные, серые. Так что до маразма ему далеко. Чтобы так пить, как он, это сколько здоровья надо? Позавидуешь ещё. Хотя с головой точно не дружит. Какая Москва? Чую, допиздится мужик.
– От водки у многих мозг судорогой свело. – Я подвинул к Фёдору стакан: – Ну, наливай.
– И то дело. – Мой собутыльник заполнил опустевшую тару и рыгнул. Я опрокинул стакан,
Слишком многое совпадает, чтобы это был не он. Не Ткач. Но с другой стороны, почему в Соликамске? Почему бухает, а не вернулся назад? И как с этим связаны горы? По-любому надо смотаться проверить. Вроде в силах уже.
Я тряхнул головой и уставился на Фёдора. Тот с неурожая съехал на скотину, а со скотины, не замечая, что рядом сидит Маруся, на баб. После баб разговор пошёл о детях, и я вспомнил об Ольге.
– Ну-ка иди сюда, дочурка, – я поманил пальцем крутившуюся возле печки хозяйку этого дома.
– Ты не обижайся на неё, – подала голос тётка, – она, как папку с мамкой потеряла, нового батяню себе решила сообразить. Даже портрет твой нарисовала. Ребёнок же.
– Да мне пополам. – Я обхватил левой рукой «дочурку» за плечи и заржал. Похоже, ещё пара стаканов и отрублюсь. – Неси портрет.
Ольга скрылась в сенях и вернулась обратно со скатанным в трубку рисунком.
– Вот.
На меня с замызганного, грязно-серого листа смотрели два чучела. Одно побольше, с какой-то кочергой, в которой при извращенной фантазии можно было угадать мой дробовик, и с двумя большими жёлтыми фонарями во лбу. Второе чучело справа – с треугольником вместо туловища и цветком-мутантом в рахитичной ручке.
– Это кто?
– Я и ты.
– А Красавчик где?
– Места не хватило.
– А с обратной стороны? – Я перевернул довольно большой листок с характерными следами от того, что его часто складывали вчетверо. Но с другой стороны рисовать было негде. Там была карта, и так исчерканная вдоль и поперек разноцветными карандашами, отчего рассмотреть что-то на ней в тусклом мерцающем свете было почти невозможно. Но я постарался.
– Скажи, Фёдор, а с Чёрного Яра в Березниках кто-нибудь бывает?
Зря я, наверное, это спросил в такой неподходящий момент. Дядька как раз что-то жевал, а после моих слов судорожно вдохнул и закашлялся. Я встал, похлопал Фёдора по спине и отошёл к окну, в котором отражалась единственная горящая на столе свеча. Мой собутыльник отдышался, но в полутьме всё ещё продолжало светиться его багровое лицо.
– Оттуда, из-за гор, вообще никто и никогда не бывает. Там люди не живут.
– А что так? – Я даже перестал зевать, до того стало интересно.
– Тс-с, – Фёдор приложил палец к губам и скривился, – незачем об этом говорить, – перешёл он на шёпот. – Чего доброго, опять топтуна пришлют. Или кого похуже.
– Расскажи. – Я придвинулся ближе, рассчитывая, что собутыльник и дальше будет говорить шёпотом, но он вообще замолчал и на все мои последующие вопросы только отрицательно мотал головой, не забывая подливать себе самогона.
Так мы и провели остаток вечера в странной молчаливой пьянке, а утром, едва проснувшись, я вышел во двор и поманил пальцем уже бегающую там Ольгу, благо гости ещё дрыхли без задних ног и никто не мешал поговорить.
– Откуда ты это взяла? – спросил я вкрадчиво и вынул карту, развернув её изрисованной стороной.
– Ну там… это… у того человека в мешке.
– Какого человека?
– Что в клетке сидел. Ну тот, что маму…
Я сразу просёк, что девчушка сейчас рассопливится от душещипательных воспоминаний, и повысил голос:
– Я же тебя спрашивал тогда про что-то необычное из его вещей!
– Ну так то про необычное, а это просто бумажка какая-то. Что в ней необычного? – всё-таки всхлипнула она.
– Ладно. Фёдору и тётке ни слова. Поняла?
– Поняла, – Ольга опять всхлипнула, – а ты надолго?
До чего смышлёный ребёнок. Не по годам.
…Способность к перемене мест присуща лишь малой части представителей рода человеческого. Это те, кто мотается по земле в поисках лучшей доли, заработка или – что реже – ради удовольствия. Остальные же не оторвут свою жопу с насиженного места, если под ними даже не припекает, а шкворчит. Известно, что если не бросать лягушку в кипяток, а медленно подогревать воду, лягушка сварится живьём, даже не попытавшись выбраться из кастрюли. Я никогда не понимал подобных людей. Ладно, когда ты сидишь на большом хозяйстве или у тебя успешное дело, предполагающее оседлый образ жизни, тут уж просто глупо ломиться в неизвестность. Но когда всё вокруг вызывает приступы блевоты, а каждый день начинается с похмелья, оставлять всё как есть – это то же, что вариться на медленном огне.
Увы, я – не мизантроп, и избавление мира от ещё одного негодяя путём вливания в свою утробу декалитров самогона в мои планы не входило. Сразу после того, как Фёдор и его баба свалили восвояси, не ощутив должного гостеприимства, я собрал свои пожитки, оседлал и навьючил кобылу, проверенную в деле ещё весной, и отправился в Соликамск, транзитом через Березники. В Березниках я сделал два важных дела: сначала нашёл Вову-Бактерию и отдал ему четыре серебряных, потому как не люблю быть должным. Потом я нашёл доктора и сжёг его дом, потому что не люблю, когда должны мне. А док мне задолжал несколько самородков и камушков. Когда горит дом, обычно выносят всё ценное. Когда дом загорается посреди ночи со всех сторон разом, хватают самое ценное и выбегают на улицу. Я постарался, и доктор выскочил в пальто поверх панталон. Умер он легко, от нежного укола кинжалом в сердце – ведь я не какая-нибудь неблагодарная скотина и на добро отвечаю добром. Алмазов в карманах эскулапа оказалось гораздо меньше, чем ожидалось, а самородков и вовсе не было. Небось всё спустил на побрякушки бабам да на шлюх, сучара.
Больше меня в этом городе ничего не держало, и, переночевав на уже знакомой хате, я продолжил путь. Утром хозяин квартиры полным тревоги голосом сообщил мне, что соликамские совсем охуели и убили местного доктора, спалив заодно его дом. А я-то хотел спросить его про дорогу к Солям, как называли этот единственный к северо-востоку город местные. Решив не искушать судьбу, спрашивать не стал, а открыл исчёрканную Ольгой карту. Ее я практически выучил и собирался заныкать в лесу. А пока ещё раз убедился, что ехать мне нужно по загривку зайчика к его левому уху, на мой взгляд, больше напоминающему конскую залупу, лежащую аккурат на бывшем автовокзале при выезде в Соликамск. Как чувствовал, что конская залупа – не к добру.