Полведра студёной крови
Шрифт:
Я встал с табурета, вынул нож и шагнул к Альбертику.
– Правильно, Кол, пусть старик больше не мучается, – осклабился Ткач.
– Всё-таки ты неисправимо кровожаден, Алексей. – Я срезал ключ со шнурка, болтающегося на грязной, словно у трубочиста, шее хозяина норы. – Лучше помоги найти паспорт его мамаши. А, вот, сам уже вижу. – Мятая книжица обнаружилась в жестяной коробке на полке, вместе с фотографиями, на которых была запечатлена всё та же женщина и усатый мужик в военной форме.
– Улица Мира, дом пятьдесят шесть, квартира тридцать два. Хм. – Я достал из разгрузки
– Читай ещё. – Ткач устроился поудобнее в предвкушении этой занимательной истории о том, как один персонаж умер, а второй сошёл с ума.
Я его понимаю. Человек легко, как губка, впитывает чужую трагедию, пропуская её через себя, и так же легко забывает о ней уже через несколько минут. В подсознании остаётся лишь «хорошо, что не со мной» и «со мной-то такого не будет».
– Вынужден тебя разочаровать, Алексей.
– Что такое?
– История короткая. Всего в три листка. В середине какая-то муть с рецептами каши из корешков и травяных настоек, а в конце вот это:
«12.11.2017
Мне осталось совсем мало. Не знаю, найду ли сил написать что-то ещё в следующий раз. Не могу есть. Нет аппетита. Во рту только вкус собственной крови и волос. Волосы везде: на подушке, на полу, на столе и в этой мерзкой каше. Не представляю, как мой бедный Альбертик это ест. Меня вчера вырвало прямо в миску. Осталось только два зуба. Ногти тоже сходят, и карандаш держать неимоверно больно. Холод и темнота. А Альбертик барахтается. Носит воду, занимается стряпнёй. Вчера нашёл где-то немного масла, и теперь мы иногда зажигаем лампу.
Я всё. Сколько ещё протянет Альбертик, не знаю. Что можно требовать от десятилетнего ребёнка?»
После этого риторического вопроса на полстраницы легла жирная загогулина, заканчивающаяся кляксой от раскрошившегося грифеля. Видимо, мамаше Альбертика поплохело.
– У бабы, похоже, была лучевая, – прокомментировал Ткач, ковыряясь щепкой в зубах.
– Не факт. При цинге все те же дела: кровь из дёсен, зубы, ногти и волосы летят. Да и Альбертик этот не выжил бы, получи он дозу.
– Ну, хер его знает. Тебе виднее.
– Хорошо если цинга. Иначе топать в Карпинск стрёмно.
– А где он, этот Карпинск?
– Недалеко. Кстати, Ткач, ты в курсе, что дежуришь первым? Лично я – спать.
Глава 25
– И как попасть в этот твой Карпинск? – Ткач явно не горел желанием тащиться неизвестно куда, неизвестно зачем и уходить от такого близкого, но пока недоступного хранилища. Мне его настроение понятно. Вот он – чемодан без ручки, набитый ништяками. Унести нельзя, а бросить жалко.
– Пойдем опять до Кытлыма, а там всё время по дороге Кытлым – Карпинск, никуда не сворачивая. Да… Кому я объясняю? Ты всё равно не запомнишь, – махнул я рукой.
– Километров-то сколько?
– Около шестидесяти, – ответил я, и мой напарник присвистнул. – Но не по тайге, поэтому дойдем быстро.
– Твоими бы устами мёд пить, а почему-то всё дерьмо хлебаем.
– Зато живы и в деле. Или тебе опять на промятый диванчик в Соликамск захотелось? Так вали, каких-то полторы сотни километров с этими менквами на шее. Ты мне всё равно уже нахер не сдался. Без тебя пластину эту достану.
Мой расчёт оказался верным. Больше, чем убитым, Ткач боялся стать лишним, никчёмным и никому не нужным. А быть при этом ещё и наёбанным компаньоном являлось для него верхом непотребства.
Играть на струнах человеческой души мне и до этого приходилось довольно-таки часто. То выманивал клиента на улицу из неприступного дома, сфабриковав любовную записочку его жене, то полировал самолюбие и гордыню цели, втираясь к ней в доверие. Брал «на слабо», вызывал на банальное «пойдём выйдем». Чем туже натянуты струны: ярость, алчность, ревность – тем сложнее сфальшивить на них. Ткач в этом смысле вообще был идеальным объектом для практики. Простой, как три копейки. Через два дня, когда мы уже подходили к Карпинску, мой напарник был готов сожрать всех менкв без соли, выебать и высушить Рокотуна и вскрыть хранилище консервным ножом. От былой ипохондрии не осталось и следа. Я даже загордился собой. Однако чувство гордости быстро вытеснилось удивлением, смешанным с тревогой, когда показались окраины нужного нам города.
Вроде бы обычные пятиэтажки, как везде, но первая же из них блеснула на солнце целыми незамутнёнными стёклами окон по всему фасаду! Странной мне показалась и сама дорога сразу после стелы с рельефной надписью «Карпинск», с которой мы были вынуждены сойти на обочину. Эта дорога была очищена от снега и убегала вперёд тёмной шершавой лентой.
Мы разгрузили нарты, без того изрядно полегчавшие с начала их пути, распихали провиант по вещмешкам и отпустили Красавчика на вольные хлеба до утра, условившись, что лохматый любитель мансийских яиц будет ждать нас у стелы.
– Гляди, – Ткач показал на расстилающуюся перед нами улицу Мира. Нарядные целёхонькие домики по обеим сторонам, стёкла у всех тоже на месте, по убранным от снега тротуарам туда-сюда снуют одетые в яркие шмотки совершенно безоружные горожане, по мостовой изредка проезжают грузовики и легковушки. Все чистенькие, и ни одного наваренного металлического листа! Поразительная беспечность и расточительство!
На перекрёстке, неподалёку от искомого дома, мы встали и, раскрыв рты, уставились на сверкающую надпись «Банк «Рассвет» – ваши деньги, наши гарантии». Ткач даже вздрогнул, когда эти светящиеся буквы побежали за край стены.
– Мужики, на лося ходили? Ну и как там оно? – Сзади притормозила большая, красивая машина. Была она чуть больше обычной легковой, но недостаточно велика для грузовика. Непрозрачное, будто закопчённое стекло передней дверцы плавно опустилось, и на нас уставился мордатый лысый гражданин с отягощёнными золотом пальцами обеих рук.
– Ничего, – ответил Ткач, и глаза его заблестели, словно у кота, нацелившегося на хозяйскую сметану.
– Не сейчас, – я положил руку на ствол ткачёвского автомата, – сначала дела.