Полвека под землей
Шрифт:
Мой восторг перед этим волшебным зрелищем умеряется, однако, тревожной мыслью о том, что моя тонкая лестница висит в пустоте, удерживаемая лишь вбитым в лед стальным крюком. К тому же колебания и позвякивание ступенек подо мной указывают на не менее тревожное обстоятельство: нижний конец лестницы не достигает дна пропасти и покачивается в пустоте.
Так оно и есть на самом деле! Поставив ногу на последнюю ступеньку, я обнаруживаю, что нахожусь примерно в двух метрах от дна пропасти, вернее, от толстого слоя льда, устилающего покатый пол большого подземного зала, куда я благополучно спрыгиваю со своей воздушной трапеции.
Быстро оглядевшись, отмечаю, что исследование нижнего этажа пещеры может быть продолжено в нескольких направлениях, и, не теряя времени, кричу Мод, чтобы она спускалась ко мне. Дочь с готовностью выполняет мое распоряжение и скоро спрыгивает с лестницы в мои объятия. Теперь Жильберта, которая следит за нашими действиями сверху, крепко уцепившись за стальной крюк, может наконец разжать руки, подняться и предупредить нас, что после двухкратного спуска по лестнице ледовый крюк сдвинулся с места и немного расшатался…
В нашем распоряжении два электрических фонаря и две ацетиленовые лампы. Соединив их, мы получаем достаточно мощное освещение для того, чтобы осмотреть во всех деталях подземный зал. Пол его, покатый, как я уже сказал, и очень неровный, имеет в длину около пятидесяти метров. Посреди зала возвышается колонна из чистого льда, величественнее которой я ничего не видел. Вершина колонны суживается и теряется во мраке свода; основание у нее широкое и устойчивое.
В стенах зала открывается несколько отверстий и лазов, но устья их, к сожалению, плотно закупорены льдом и совершенно непроходимы.
Однако больше всего нас поражают гигантские размеры ледяной стены, которую мы освещаем теперь снизу доверху. Пятьдесят метров в длину и 15–20 метров в высоту — таково ее протяжение. Абсолютно отвесная, гладкая, как хорошо отполированное стекло, эта стена, толщину которой невозможно определить на глаз, состоит из ряда горизонтальных слоев, последовательно прозрачных и непрозрачных, производящих необычайно эффектное впечатление.
Думаю, не будет преувеличением сказать, что на протяжении всей моей долгой карьеры спелеолога я не видел ничего равного этой величественной «ледяной Ниагаре», как мы тут же окрестили ее. Подумать только, что я прошел когда-то мимо этого чуда природы, не заподозрив даже его существования, еще до рождения той, которой принадлежит честь его открытия. В моих личных записях «ледяная Ниагара» пещеры Кастере находится, разумеется, в «зале Мод». И это только справедливо, потому что первооткрывательница подземного чуда едва не поплатилась жизнью за свое выдающееся открытие.
Жильберте очень хотелось бы, в свою очередь, спуститься вниз и полюбоваться «ледяной Ниагарой». Но осторожность предписывает спелеологам не спускаться всем сразу в исследуемые пропасти и колодцы. Кто-то обязательно должен оставаться наверху и страховать остальных. Тем более в данном случае, когда вбитый в лед стальной крюк уже подал тревожные сигналы, и надо чтобы кто-нибудь бдительно следил за ним во время подъема партнеров. Спелеология часто требует подобных жертв, и нужно научиться приносить их добровольно и самоотверженно, подчиняясь суровой необходимости.
Итак, не теряя времени, мы готовимся совершить подъем по ледяной стене, что оказывается совсем не легким делом, поскольку наша лестница не достает до пола на целых два метра. В то время как я собираю свою фотоаппаратуру и поспешно делаю заметки в полевом блокноте, Мод внезапно окликает меня. Она обнаружила на ледяном полу предмет, который заинтересовал ее, но она не понимает, что это такое. «Что-то белое, мягкое на ощупь и бесформенное», — поясняет Мод.
Я подхожу ближе и вижу действительно кучку шелковистой шерсти, но не настолько бесформенную, чтобы в ней нельзя было узнать мумифицированное, свернувшееся в клубок тельце горностая (mustela candida), который однажды, быть может много лет назад, упал с высоты «ледяной Ниагары» и нашел свою могилу в вечном холоде подземной пещеры. Никаких признаков разложения не заметно на маленьком тельце, замерзшем сразу же после смерти и сохранившемся нетронутым.
Глядя на погибшего горностая, я невольно думаю о том, что то же самое могло произойти восемь дней назад с моей старшей дочерью, когда она почувствовала, что скользит головой вниз в черную пустоту с вершины «ледяной Ниагары». Стоя рядом, мы молча смотрим на останки маленького существа, и наше молчание красноречивее всяких слов…
На следующий день, рано утром, переночевав под открытым небом среди каменного хаоса ближнего карра, мы вылезаем из спальных мешков и начинаем энергично двигаться, чтобы согреться после холодной ночи. Присев на корточки перед водоемом чистейшей прозрачной воды, мы с Мод собираемся зачерпнуть ее, чтобы сварить кофе. Но не успели мы пробить нашими алюминиевыми бидонами тонкую корочку льда, образовавшуюся за ночь, как вдруг Жильберта, стоящая рядом, быстро хватает меня за плечо и принимается лепетать нечто невразумительное, что, прямо сказать, отнюдь не свойственно ее натуре. Она кажется ужасно взволнованной, и когда, наконец, до нас доходит смысл ее слов и мы бросаем взгляд в ту сторону, куда указывает ее рука, мы видим в двадцати шагах от себя, на гребне скалы, двух прелестных пиренейских серн, которые застыли словно изваяния, высоко подняв изящные головки и глядя прямо на нас. Их легкие силуэты четко выделяются на молочном фоне предрассветного неба, — два великолепных экземпляра, с тонкими, грациозно загнутыми назад рогами. Они кажутся более заинтересованными и любопытными, чем испуганными. Серны созерцают нас таким образом долгих полминуты, потом шарахаются, встревоженные, и вдруг уносятся вдаль огромными скачками, с той легендарной быстротой, которая свойственна всем представителям семейства антилоп.
Некоторое время мы находимся под впечатлением этого чудесного утреннего визита. Я немного злорадствую в душе, потому что мои дочери, никогда не видевшие пиренейских серн, афишировали порой свой скептицизм по поводу моих встреч с этими очаровательными существами. На этот раз они видели их своими глазами, и видели совершенно отчетливо, в плоти и крови, — и в мускулах тоже! — потому что серны предаются на наших глазах самым рискованным акробатическим упражнениям. После бешеного галопа по каменистым гребням и выступам карра они начинают взбираться на крутой склон, перепрыгивая с одного почти незаметного карниза на другой и останавливаясь по временам, чтобы взглянуть на нас.
В самый волнующий момент их головокружительного подъема наше внимание отвлечено грохотом падающих камней, и мы видим еще четырех серн, которые мчатся по гребню того же откоса, обрушивая на своем пути целую лавину щебня. Камни катятся, подпрыгивая, вниз по отвесному склону и разбиваются вдребезги у его подножия.
Мы в полном восторге, хотя наш утренний завтрак сильно запаздывает благодаря незабываемому зрелищу, которое нам посчастливилось увидеть в это утро.
Когда все серны наконец скрылись из виду и спокойствие мало-помалу вновь воцарилось в нашем лагере, я заявил моим девочкам непререкаемым тоном:
— Учтите только, дети мои, что вы видели сегодня совсем не пиренейских серн!
— Как не серн? Что ж, по-твоему, это были каменные бараны?
— И не бараны и не серны. Вы видели ребекко!
— Ребекко? Это еще что за животное? И что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу только сказать, что мы находимся в данный момент на территории Испании, в Верхнем Арагоне. А испанское название пиренейских серн — ребекко!
Дружный смех обеих девушек встречает мое заявление.
Тем временем мы кончаем завтракать, и Мод, вооружившись призматическим биноклем, внимательно осматривает ближайшие горные склоны, но уже не в поисках серн или каменных баранов, а лишь в надежде обнаружить на этих склонах входы в неизвестные пещеры.