Поляки в Сибири в конце XIX – первой четверти XX века: историографические традиции, новые направления и перспективы исследований
Шрифт:
Начало следующего этапа внутренней российской колонизации на рубеже XX в. должно было спасти империю от сил хаоса, выступавших не только в центральных районах, но, как показала революция 1905 г., и на окраинах государства. Оно могло бы стабилизировать деструктивные стихии и активировать потенциал, который бы сплотил и усилил государство, обеспечил бы ему прочное место в мировом порядке. Разрешение на добровольное переселение также из польских земель, бывших до того момента главным источником дестабилизации, могло казаться важным компонентом этой политики. Однако для лучшего понимания обозначенных явлений необходимо принять во внимание не только региональную, но также глобальную перспективу, а также провести более глубокие архивные
Встречающиеся в польской «сибирской» литературе представления побуждают к синтезу итогов проведенных на данный момент исследований в более широкой перспективе внутренней и внешней политики России. Россия, как описывают её так называемые империологи, главным образом упомянутый британский историк Доменик Ливен, на рубеже XIX–XX вв. была все еще типичной континентальной и сельскохозяйственной империей [24, с. 415–453]. В ней, однако, проходили ускоренные процессы модернизации, которые дестабилизировали её отсталый общественный строй. Вызванные этим изменения разрывали корсет консервативного автократического режима, произраставшего из традиции домодерновой империи, возникшей до эры национализма, массовых движений и капиталистической экономики.
Корректировка этой модели, основанной на верности престолу, произошла уже во второй половине XIX в., в эпоху великих реформ, которые были ответом на поражение в Крымской войне. В этот период зазвучали призывы к союзу русского национализма и монархии, требования полной «национализации» многоэтничного государства. Идеологическим предводителем русского национализма под антипольскими лозунгами и лидером общественного мнения, оказывающим влияние через прессу, стал публицист Михаил Катков [25]. После апробации новых методов русификации на взбунтовавшихся вновь в 1863 г. поляках, начиная со времени вступления на трон следующего самодержца Александра III их начали использовать и на остальных окраинах.
Поражение в войне с Японией и события революции 1905 г. все же показали слабость России. После революционных потрясений консервативные реформы Столыпина должны были способствовать стабилизации общественного строя и сохранению автократической модели власти. С этим было связано изменение модели коллективного владения и возделывания земли крестьянами на индивидуальное, а также ускорение процесса начатой еще министром С. Ю. Витте колонизации обширной территории Российской Азии. Это должно было разрядить социальное напряжение не только в центре, но и на окраинах (контуры колонизации Сибири во второй половине XIX в. см.: [26], сравните с описанием этого явления российским историком: [27; 28]). Предложение участия в этих процессах модернизации было адресовано, в частности, населению западных провинций, в том числе таких наиболее развитых, как земли бывшей Речи Посполитой.
О том, каким целям и проектам оказались подчинены эти модернизационные шаги, говорят концепции тогдашних российских геополитиков. В то время не только в России набирали популярность теории, объясняющие влияние географии на политику, описывающие происходящие процессы установления великими колониальными империями своего господства в мире. Они поделили между собой земной шар, создав систему великих держав. Чтобы занять в ней место и справиться с нарастающей конкуренцией, Россия должна была сохранить стабильность собственного общественного строя и активировать потенциал, накопленный в результате многовековой экспансии.
Описывающий эти процессы современник, британский создатель целой геополитической школы Хэлфорд Маккиндер отмечал, что будущее мира будет принадлежать не морским державам, как это было ранее, а континентальным [29]. Наибольшего достигнут те страны, которым удастся открыть свои недра для разработки и высвободить скрытые там ресурсы [30, с. 109–111].
Один из создателей российской геополитики Вениамин Петрович Семенов-Тян-Шанский, сын знаменитого путешественника и первооткрывателя азиатских краев Петра Петровича Семенова-Тян-Шанского, автор альтернативной по отношению к Маккиндеру концепции, описывающей политическую географию России, определял её положение как модель континентальной империи «от моря до моря». Российским ответом на вызов, каким был контроль над обширным сухопутным пространством, должна была быть опора на внешних океанах, омывающих Евразию. Это требовало колонизации занятых уже территорий, в особенности за Уралом. С этой целью было необходимо повышение уровня развития окраин до соответствующего центральному региону. С этим была связана концепция создания «колонизационных баз» в форме анклавов ускоренного развития, которые на азиатских территориях, а особенно в южной Сибири, должны были влиять на окружающую местность [33].
В обозначенной подобным образом перспективе политика переселения могла способствовать освобождению скрытого человеческого ресурса и вовлечению его в освоение богатств Российской Азии. С другой стороны, отток населения из наиболее подверженных дестабилизации западных окраин империи позволял снять появившееся там в 1905 г. напряжение. Среди польских исследователей, обращавшихся к изучению присутствия поляков в Сибири, на проблему польских переселенцев в широком контексте российской миграционной политики и колонизации Азии до настоящего времени обратили внимание, как кажется, только Владислав Масяж [7; 34; 35] и Сергей Леончик [8, с. 29–52, 71–84, 111–126].
Переселение, в особенности бедных крестьянских масс, а также получение ими реальной выгоды от участия в освоении и развитии государства, в котором они жили, были предложением также для нерусского населения, в первую очередь, проживающего в этнически чуждых землях. Процессы внутренней миграции могли таким образом служить делу привлечения к русской православной идентичности тех народностей, в отношении которых политика русификации до сих пор не приносила результата (различные концепции русификации и этнической политики в отношении жителей западных окраин в XIX в. были мной представлены в книге: [36]). Однако эти явления требуют более глубоких источниковых исследований.
Доменик Ливен в своей книге, в которой анализируется путь России до Первой мировой войны, указывает на то, что начало XX века было периодом гонки за позицию в международной системе. Чтобы участвовать в ней Россия должна была принять вызов, каким была для нее попытка активации потенциала, накопленного в процессе многовековой колонизации просторов Евразии. Добровольное переселение населения как элемент социальной и экономической политики должно было стать более современной формой старых механизмов «внутренней колонизации»2. Именно из эксплуатации крестьянских подданных российские элиты извлекали ресурсы на протяжении веков строительства и распространения этой континентальной, сельскохозяйственной империи (характеристику России как «сельскохозяйственной империи» см.: [30, с. 89–119]). Теперь же, после их освобождения (в 1861 г.) они должны были в новой форме служить освоению обширных, до той поры нетронутых природных богатств Российской Азии. В недалеком будущем также и большевики должны были искать способы применения этих «человеческих ресурсов», однако уже совершенно новыми методами при использовании массового принуждения тоталитарного государства в рамках «сталинской революции». На это явление в новейших изложениях сталинизма обращает внимание, в частности, Йорг Баберовский [37].