Поляки в Сибири в конце XIX – первой четверти XX века: историографические традиции, новые направления и перспективы исследований
Шрифт:
Суммарно в 1897–1905 гг. в Сибирь переехали 900 тыс. человек. Поляки составляли около 2 % этого человеческого потока. Однако среди 3–4 миллионов переселенцев, которые оказались в Сибири до 1914 года, поляков был уже только 1 %. В течение 35 лет добровольной миграции суммарно в Сибирь могли переехать около 30 тыс. поляков. В то же время в 1910 году, по данным статистики того времени, только в Соединенные штаты из Европы эмигрировал 1,041 млн человек. Среди них на втором месте после итальянцев оказались поляки в количестве 128 тыс. (12,5 %). На третьем месте располагаются евреи – 81 тыс. (10 %). Русские находились в конце этого списка [7, с. 111; 8, с. 111–126].
Кроме добровольных переселенцев поляки также составляли существенную часть политических ссыльных. Вслед за исследовательницей истории Сибири
Добровольной миграции за Урал сопутствовала практика рассеивания на бескрайних просторах Российской Азии польских поселенцев, чтобы предотвратить создание ими этнических анклавов, а также, чтобы они составляли не более 10 % от местных жителей. Нерусское население, в том числе поляков, старались расселять небольшими группами, рассчитывая на их скорую ассимиляцию.
На фоне детальных изысканий кажется принципиальным вопрос, к чему должны были привести запущенные таким образом миграционные процессы. Речь шла ведь не только о поляках, которые, как упоминалось, в масштабах всех поселенцев на обширных территориях Сибири составляли до 1914 года лишь 1–2 %.
В высказываниях и дискурсе российских элит, звучащих в то время, проявляется оценка этого процесса как важного элемента «великой колонизаторской миссии» империи на Востоке (описание дискуссий среди российских элит на тему колонизации той эпохи см.: [11]). Подобные рассуждения были характерны не только для консервативных кругов власти, но и для иных политических течений. Один из главных теоретиков либеральной антицарской оппозиции того периода Петр Бернгардович Струве выдвигал требования сглаживания опасных для государства национальных и общественных тенденций, в частности на окраинах (подробнее о П. Б. Струве см.: [12; 13; 14]). Этот идеолог российской социал-демократии, автор «Манифеста Российской социал-демократической рабочей партии» 1898 г. на следующем этапе своей идейной эволюции стал со-основателем либеральной партии кадетов, а после революции 1905 г. выступал против левых лозунгов российской интеллигенции (на это указывает Анджей Новак, анализирующий концепции российских геополитиков того времени [15]). Голос Струве отображал видение и взгляды либеральной политической альтернативы автократическому царскому режиму, но также и радикального левого движения оппозиции, стремящегося к социальной революции. В его высказываниях 1908 г. можно усмотреть очертания «либеральной империи», подчиненной интересам модернового национализма. Образцом для русских, с точки зрения Струве, должна была быть Британская империя, которая достигла в тот момент апогея своей колонизационной экспансии. По примеру англичан русские должны были, как полагал политик, начать реализацию подобной программы в союзе с либеральными державами как часть западного мира [15].
Британский историк, изучающий Россию и мировые империи, Доминик Ливен называет этот проект «либеральным национализмом» и попыткой воплотить концепцию «либеральной империи» [16]. До катастрофы Первой мировой войны могло казаться, что это реальная альтернатива не только поддержанию автократического царского режима, но и временно приглушенной в тот период революционной опасности. Это могло не только обеспечить России место в международной системе, но и должно было также разрешить ее внутренние проблемы, болезненным memento которых стали близкие события 1905 г.
Революция показала, сколь существенной была необходимость сохранения спокойствия на периферии, которая продемонстрировала тогда соединение двух ключевых факторов дестабилизации многоэтничного государства – требований национальных и социальных. Именно здесь, на окраинах более развитых, чем центр империи, населенных народами с наиболее сформированной национальной идентичностью, сгущались опасные явления. Этот деструктивный потенциал,
Силы, грозящие империи разрушением, проявились именно на окраинах государства. Освободительные выступления были там особо интенсивны. Достаточно вспомнить, что четверть всех смертных приговоров, вынесенных за участие в революции 1905 г. пришлась на небольшое Царство Польское, а 15 % – на Остзейские губернии [19, с. 245]. Революционная угроза склонила власти в большем объеме использовать этнические столкновения на окраинах. Задействованы были не только антисемитские лозунги, но и, например, конфликт в Закавказье между армянским христианским, главным образом, городским населением и мусульманами-азербайджанцами, проживавшими по преимуществу в селах [19, с. 242–251; 20]. Зримым подтверждением силы и устойчивости этнического фактора стало присутствие в российской Думе 1905 г. многочисленного представительства нероссийского меньшинства [19, с. 251–257].
Российские националисты, как, например, главный идеолог и публицист того круга, ведущий автор влиятельной газеты «Новое время» Михаил Осипович Меньшиков, видели в этом постепенно уменьшающемся в следующих четырех Думах представительстве нерусских окраин предвестника повторения Россией сценария распада Первой Речи Посполитой и той роли, какую сыграл в её анархизации парламент. Носителем анархии и сепаратизма должны были быть поляки, заражающие ими другие народы империи. Особую опасность представляла идея обособленности украинцев («мазепинство»), поддерживаемая извне Австрией при помощи «ягеллонской диверсии», то есть поляков. Ответом на расцениваемую как разрушительная сила внутреннюю угрозу, проистекающую, в первую очередь, со стороны «польско-жидовской интриги», в борьбе за выживание государства должна была быть не модель «либеральной империи», а русский национализм [21].
Условием реализации проекта построения великой мировой державы в форме, предложенной Струве, или удовлетворения требований крайних националистов, разделяющих взгляды Меньшикова и Всероссийского национального союза, было примирение интересов государства с потребностями активизирующихся масс. Предложение участвовать в плане развития России могло быть также адресовано жителям этнически разнородных окраин. Характерно, что в проекте «Великой России», в соответствии с предложением Струве, Польша и Финляндия как наиболее развитые провинции, обладающие сильной культурной и национальной идентичностью, должны были быть удовлетворены наделением их правами автономии. Таким образом, чуждые по идентичности, проявившие свои опасные для империи чаяния уже в 1905 г., они могли быть вовлечены в процесс ее модернизации и расширения через хозяйственное освоение огромных территорий Российской Азии.
Образец этой модели мы можем найти в экспериментах социальной политики середины XIX в. Николая Милютина. Он был представителем среды «либеральных бюрократов», старавшихся использовать режим царской автократии для модернизации России и подчинения монархии национальным интересам. Он стал одним из авторов и воплотителей крестьянской реформы 1861 г. Впоследствии Милютин руководил Комитетом по делам Царства Польского, который для подавления восстания 1863 г. предпринял попытку целостного переустройства общественных и культурных отношений в регионе [22, с. 470–514]. Именно в концепциях этого круга можно усмотреть образец политики усмирения земель, которых касался «фатальный» для России после Январского восстания польский вопрос. Царство Польское, в котором использовались методы социальной инженерии с целью привлечь крестьянское население и склонить его на сторону царского правительства, могло стать лабораторией требуемых перемен в иных регионах. Это, как кажется, была первая в России попытка проведения подобного рода политики в большом масштабе. Уже тогда прозвучало адресованное польским крестьянам предложение участия в модернизационных процессах в России и получения ощутимой социальной и экономической прибыли от расширения «либеральной империи», идея, которая полвека спустя будет развита Петром Струве.