Поляна, 2013 № 03 (5), август
Шрифт:
— Сколько хотите, — почесал темя Яншин и спросил меня: — Ваше имя?
— Владимир.
— Сколько членов семьи?
— Три.
— Сколько жертвуете?
Я дал триста рублей.
— Петр. Семнадцать человек, чо, — сказал Петр Петрович и дал сотню.
— Ваше имя? — поправил очки лама в сторону Зинаиды Васильевны.
— Зинаида.
— Сколько членов семьи?
— Пока два.
Лама шмыгнул носом, внимательно посмотрел на Зинаиду Васильевну и, почесав переносицу, сказал:
— Пишем три.
Зинаида Васильевна дала триста и сказала:
— Ну вот, часа три осталось.
— До
— До внука, — поправила меня Зинаида Васильевна.
При выходе из храма мы услышали что-то напоминающее торжественный барабанный бой. Псы разлеглись на деревянном настиле и приветствовали нас дружным битьем хвостов о настил.
Увешанные радушными дацанскими собаками, мы дошли до машины и поехали на Байкал.
— Советую прикорнуть, — приказал нам Петр Петрович. И мы прикорнули. Мне приснилось, что я стою у «Башки» и почему-то жду назначившую мне свидание собаку. А «Башка» мне говорит: «Девушку не желаете?» Я отвечаю: «Отчего не желать?» А сам с ужасом думаю: «Чего ж я такое говорю-то?» А «Башка»: «Сегодня девушек нет. Только омуль, ага?» Я с облегчением думаю: «Слава Богу!» Тут подходит собака, одна из дацанских, такая рыжая с белым пятном на носу, кладет мне лапы на грудь и говорит: «Я твой четвертый член семьи. Дай пожрать». Лизнула меня в лицо и добавила: «А дубленку мне не покупай. Я сама себе дубленка».
«Подъезжаем, чо!» — услышал я голос Петра Петровича и проснулся.
Машина остановилась у забора турбазы. Мы пошли вдоль каких-то бесконечных вихляющих заборов. Солнце то выходило из-за туч, ослепляя нас, то заходило, и тогда казалось, что все вокруг снято на черно-белую пленку. На одном из поворотов я услышал гул.
— Байкал, — сказал Петр Петрович. Впервые в его голосе я услышал что-то напоминающее почтение. — Не зальдился еще. Дышит Батя.
Забор кончился, и перед нами открылся Байкал. Он властно ревел и неторопливо клубился сплавом свинца и ртути. Выглянуло солнце, и Байкал весь осветился жемчужными молниями. Дул пронзительный ветер, наверное, тот самый баргузин. Глаза слезились, и в слезах озеро словно бы набухало радужными изводами. Я почувствовал что-то особенное. Беспричинное, большое и настоящее. Скорее всего это было счастье. Счастье, что бывает же на свете такое. Такая мощь. И что она — наша, родная, а значит — и моя тоже.
Я посмотрел на Петра Петровича. Он испытывал те же чувства, только они ему были привычнее, и выглядел он как-то особенно мудро. Я оглянулся назад, на Зинаиду Васильевну. Она стояла у сосны метрах в десяти и, прикрывая свободное ухо рукой, смеясь и плача, говорила по мобильному. Поймав мой взгляд, она оторвалась от телефона и крикнула нам, стараясь перекричать Байкал.
Я услышал пунктиром:
— …полчаса назад… три шестьсот… порядке…
— А чо! Нормально, ага? — сказал Петр Петрович и сердито почесал глаза.
А Байкал все ревел, ворочая своими живыми мыслящими каменоломнями и дул льдистый баргузин, сипло и удивленно присвистывая в соснах. И солнце то являлось волшебными праздничными вспышками, то исчезало, делая мир серьезным и суровым. И это была настоящая жизнь.
Вернулись мы с Байкала вечером. Отметили, конечно, рождение внука — Васятки — в каком-то ресторанчике недалеко от «Башки». Подсвеченная «Башка», казалось, смотрела уже
В Москву я привез пять омулей, жвачку-серу, пахнущую дымком, безалкогольный бальзам «Байкал», помогающий от всего на свете, и что-то особенное, непривычное на душе.
Скоро буду крестным папой. Сами знаете, чьим, ага?
Бардак вам да любовь!
В одном московском вузе, в котором мне приходилось когда-то подрабатывать (не буду говорить, в каком), есть две кафедры (не буду говорить, какие), которые находятся рядом. Буквально — две соседние двери. Между дверями — полтора-два метра.
У кафедр, как им и полагается, есть заведующие. Их фамилии с инициалами, разумеется, вывешены на табличках.
Так вот одной из кафедр заведует Попов М. И., а другой — Копчиков И. М.
Конечно же, про Попова и Копчикова в этом вузе ходит множество анекдотов. «Копчикова» и «Попова» все бесконечно склоняют и спрягают.
Как по заказу, Михаил Иванович, Миша Попов, которого я давно и хорошо знаю, — человек невысокий, очень полный, щекастый, немного несуразный и очень-очень добрый.
А Иван Михайлович, Ваня Копчиков, который тоже мне весьма хорошо известен, — худой, длинный, какой-то весь бугристо-костистый и нрав имеет колючий, вспыльчивый и желчный. В глубине души он тоже добрый и даже ранимый. Но об этом сразу не догадаешься. Как и про Мишу Попова сразу не догадаешься, что не так уж он и прост. Хитрости у Миши хоть отбавляй.
Люди они совсем разные.
Например, если возникает какая-то служебная проблема, то Ваня Копчиков сразу бросается в драку, издавая свои излюбленные боевые кличи, типа: «Сейчас мы эту Сахару пропылесосим!» Или: «Сейчас мы эту мандулу унасекомим!» И пылесосит, и насекомит. Он очень любит «пылесосить Сахару» или «косить баобабы» или что-нибудь в этом духе.
Миша Попов — совсем другой. Если встает проблема, он первым делом широко улыбается и произносит свое любимое: «Да, это дело требует незамедлительного отлагательства», — и ничего не предпринимает. И в 90 % случаев проблема каким-то волшебным образом рассасывается сама собой.
Я не знаю, кто из них прав. Наверное, оба.
Много чего говорят в институте про Попова и Копчикова. Например, что «Попов задним умом крепок», а «Копчиков грудью стоит за своих коллег». Что «Попов — голова!», а «Копчиков всегда готов подставить плечо». Что «у Попова широкая душа», а «Копчиков — становой хребет факультета». И все в таком же духе.
Оба, кстати, в перспективе метят в деканы. И постоянно идут споры о том, кто имеет больше шансов. Сторонники Попова утверждают, что круче всегда тот, кто больше, а приверженцы Копчикова — что побеждает всегда тот, кто выше.
При этом Миша и Ваня — большие друзья и ссориться не собираются.
Только один раз у них по пьянке наметилась несколько недружелюбная дискуссия, но тут же была улажена женами. Основательно проконьяченный Миша Попов кричал Ване Копчикову:
— А зачем ты, Ваня, в моей фамилии своей фамилией ударение переставил, а?!
— Я, Миша, не переставлял! — кричал в ответ Ваня.
— Нет, переставил! Я, можно сказать, из духовного звания, сын священника, а ты, Ваня, из меня какого-то потомка задницы сделал!