Полярная фактория

Козлов В.

О тюленях и нерпах там говорят, как о мелочи — их, по рассказам, находят целыми лежбищами.

Вполне понятно, когда к нам на „сухопутный“ Тамбей приезжают морские промышленники-туземцы, это вызывает повышенный интерес. Если в хату вносят моржовый ремень, нерпичьи шкуры или, что большая для нас редкость, шкуру белого медведя — внимание сотрудников фактория приподнято — это в нашей жизни в роде события.

Что ни говорите, но всякий охотничий промысел овеян своеобразной поэзией.

Ставить капканы и западни на песца, росомаху, да еще на Ямале, в снежной пустыне, среди постоянных буранов и метелей — охота

не заурядная. Что говорить!

Но совершенно иное дело итти на моржа или на белого медведя.

Совсем другого сорта требуется и мужество, и выдержка и глаз, и рука, и оружие.

Тот, что идет сзади и спереди, обвешенный убитыми утками или зайцами — не интересен. Он сам, без понуканий, наскажет вам семь верст до небес.

Море.

Олень, пойманный арканом.

А вот серьезный промышленник-туземец, волочащий к прилавку фактории многопудовую шкуру белого медведя — с этим интересно бы побеседовать.

Я внимательно приглядываюсь к ним. Их трое. Старший уже почти старик. Суровое лицо, скупое на улыбку, прорезано редкими, но глубокими, четкими морщинами. Двое помоложе, но также, видимо, до разговоров не охотники.

Шкура огромная — у нас такой еще не было.

— Спроси, кто из них убил? — попросил я переводчика.

Тот задал какой-то вопрос, старший промышленник взглянул в мою сторону, но не ответил. Мне стало неловко, словно я нарушил правило какого-то обряда или ритуала.

Я решил молчать и глядеть.

Шкуру растянули по полу — изумительный экземпляр! Весу килограммов около восьмидесяти, она заняла пространство вчетверо больше шкуры быка-оленя.

Шерсть чуть желтоватая, цвета слоновой кости, очень длинная, волнистая, нежно-мягкая. Еще не выделанная, не отскобленная от жира, не прошедшая через мастерские пушного треста, она выглядит великолепно, манит поваляться на ней.

Выезд на промысел.

Пепеляев сказал цену. Промышленники ничего не ответили, переглянулись.

Переводчик Водо Тусида, отлично говорящий по-своему, но очень плохо по-русски, пришел на помощь. Завязался торг.

Старший охотник помалкивал, лишь изредка кидая отрывочные фразы двум молодым. Те оживленно торговались.

В конце концов сошлись. Затем втащили в комнату четыре больших связки моржевого ремня. Здесь торга не было. На ремень об’явили стандартную цену.

Когда Пепеляев подсчитал общую сумму и выложил пачку денег на прилавок старик потрогал червонцы темными, плохо сгибающимися пальцами, и что-то отрывистое уронил переводчику.

Тот об’яснил с трудом:

— Нужно разделить на семь равных частей.

— Зачем?

— Так требуют.

Пепеляев стал допытываться, но ответ был настойчив.

— На семь равных частей.

Старик, в конце-концов, не стерпел расспросов и сердито что-то крикнул.

— Ты раздели, — сказал переводчик. — Они знают, что надо.

Вместе с ремнем получилось около 300 рублей — выходило по 42 с копейками.

Пепеляев точно до копейки проверил все семь кучек денег. Старик терпеливо ждал, а затем старательно стал проверять кучки собственноручно: шевелил губами, пересчитывал кредитки, ни у кого помощи не спрашивал.

Удостоверившись в правильности, он взял крайнюю кучку и зажал в кулак. Две следующие роздал молодым промышленникам. А оставшиеся четыре долго лежали на прилавке. Из каждой он брал одинаковую сумму и говорил:

— Это четыре кирпича чаю.

И вместо денег клал к каждой кучке денег по кирпичу чаю.

— Это по три пуда нянь.

На сцену появился черный хлеб.

— Это по 5 фунтов табаку.

Переводчик пояснял, кучки денег убывали, медведь и моржи обращались в товар.

Дело в том, что приехало их трое, но убивало зверей семеро. А Ячики Серпиу не такой человек, чтобы обмануть хоть на грош доверившихся ему товарищей. Они остались там — в Байдарацкой губе, за 200 километров от Тамбея — но Ячики Серпиу привезет им все сполна и даст отчет в каждой копейке. Чтобы честно рассчитаться с оставшимися дома четырьмя товарищами, ему надо знать, что и с ним рассчитались честно. Никаких делений, умножений и вычитаний Серпиу не знает. Ты ему разложи на кучки, он проверит — тогда все в порядке.

Эта процедура длилась долго.

Уборщица подогрела второй раз самовар. Промышленники уселись вокруг стола, взялись за чашки, придвинули сушки, масло, сахар.

Мне хотелось во что бы то ни стало расспросить про эту охоту семерых.

Позвал Водо Тусиду.

— После чая тащи старика в амбулаторию. Скажи, надо полечить глаза — он что-то здорово слезит.

Я усадил старика в кресло. Он внимательно и любопытно оглядел маленькую мою амбулаторию. Остановился на лампе с зеленым стеклянным абажуром. Потрогал рукой, похвалил:

— Саво, саво!

Глаза оказались здоровы. Слезились от морозного переезда в 200 километров, от пурги, резавший лицо двое суток к ряду. А вот правая рука, действительно, болит. В ней он держал длинный гибкий хорей, без которого нельзя управлять оленями. Переутомились мышцы кисти и предплечья.

Покончив с лечением, я налил у шкафа мензурку спирта, сдобрил полынной настойкой и поднес.

Старик не спеша посмотрел лекарство на свет и потихоньку выпил.

Ненцы душат телку.

Лицо старого промышленника расцветилось широчайшей улыбкой, глаза заискрились.

— Саво! Саво!

Разговориться стало нетрудно.

— Пусть расскажет, как им удалось убить медведя, — сказал я переводчику.

Промышленник крякнул, посерьезнел и стал рассказывать. Дело долго не ладилось. Водо Тусида многого не умел передать. Бились с этим часа два. Все же, в конце-концов, картина этой охоты развернулась и налилась красками.