Полярные аргонавты

Сервис Роберт В.

На третий день одно лишь упорство заставило меня пойти в туннель. Самолюбие подстрекало меня. Я не сдамся. Я должен выдержать это испытание во что бы то ни стало. В полдень мне сделалось дурно, но никто не заметил этого, и я, стиснув зубы, снова начал подталкивать изо всех сил свою тяжелую тачку. Снова ночь застала меня ожидающим очереди для спуска в бадье.

Вдруг снизу раздались треск и крики: «Канат оборвался!» Мой швед и другой рабочий лежали между камней с сильными повреждениями. Несчастные! Как они должны были страдать, трясясь затем по усыпанной валунами тропинке, что вела к госпиталю.

Это происшествие сильно подействовало

мне на нервы. Напрасно я бранил себя и осыпал упреками. Я скорее согласился бы просить милостыню, чем пойти еще раз в туннель. Весь мир казался мне разделенным на две половины: туннель и все остальное. Я больше не должен идти туда.

Блудный Сын окончил одну книгу и начал другую. В эту ночь он занял у меня немного денег для игры в карты.

На другой день я подошел к заведующему и заявил ему:

– Я ухожу. Эта работа слишком тяжела для меня.

Он ласково посмотрел на меня:

– Ладно, сынок, не уходи, я пристрою тебя в песочную яму.

И действительно, на другой день мне нашли более подходящую работу. Нас было четверо. Мы кидали песок на решето. Мелкие просеянные части шли на выработку цемента. Работа была удручающе однообразна. Мы отправлялись в яму по щиплющему утреннему холоду задолго до того, как солнце показывалось из-за гор. Мы следили за тем, как оно ползло подобно улитке по девственному небу. Мы задыхались в его зное. Мы видели, как оно исчезало снова за горными хребтами, оставляя небо великолепно окрашенным всеми цветами, начиная от пламенно оранжевого до льдисто-бледно-зеленого. Позднее, когда снова на мир сползали холод и мрак, при свете вечерних звезд мы выпрямляли наши усталые спины и, отбросив в сторону кирку и лопату, отправлялись ужинать.

Эх-ма! Что это была за жизнь! Работа, еда, сон. Отрицательные удовольствия превратились в положительные. Великий жизненный принцип восстановления сил спасал нас, и спокойный отдых с номером старой газеты в руках казался нам изысканным удовольствием.

Меня беспокоил Блудный Сын. Он жаловался на мышечный ревматизм и выползал только к трапезам, в остальное время не покидая своих нар. Каждый день являлся надсмотрщик и с беспокойством справлялся, не собирается ли он выйти на работу, но больному с каждым днем делалось все хуже. Однако он переносил свои страдания очень бодро и среди этого неописуемого сброда казался олицетворением радости и света, отголоском того мира, к которому некогда принадлежал и я. Его прозвали в насмешку «счастливчиком», так неизменно было его хорошее настроение. При каждом удобном случае он играл в карты, и ему, должно быть, не везло, так как он взял у меня последние остатки моего маленького капитала.

Однажды утром, проснувшись около шести часов, я нашел приколотой к своему одеялу записку от моего друга:

«Дорогой шотландчик, мне очень тяжело покинуть тебя таким образом, но жестокий надсмотрщик настаивает на том, чтобы я отработал свои десятидневные харчи и для меня, измученного страданиями, не остается другого выхода, кроме бегства. Поэтому я снова погружаюсь в неизвестное. Буду писать тебе до востребования в Лос-Анджелес. Счастливо оставаться. Желаю удачи.

Твой до гроба Счастливчик».

Поднялась суета и крик. Но он исчез, и внезапное отвращение к этому месту овладело мной. Я проработал еще два дня, охваченный унынием, которое возрастало с каждой минутой. Внутренний голос властно требовал перемены. Я не хотел допустить, чтобы работа раздавила меня. Я обратился к старшему надсмотрщику.

– Почему вы хотите уйти? – спросил он с упреком.

– Видите ли, работа слишком однообразна.

– Однообразна? Ну, знаете, это самый странный предлог для расчета, который я когда-либо слышал. Впрочем, каждому виднее его дела. Я дам вам расчет.

Пока он считал, я задумался о том, действительно ли мои дела были мне виднее. Но будь это даже величайшим безумием, я бы, не колеблясь, покинул ущелье.

Бережно неся в руке клочок бумаги – цену моего труда, – я отыскал одного из хозяев, язвительного, жесткого человека, страдающего дурным пищеварением. С ядовито-ласковой улыбкой он возвратил ее мне:

– Прекрасно, предъявите это в нашу контору в Окленде, и вы получите деньги.

Я стоял в ожидании денег, своего первого так тяжело доставшегося заработка и, услышав это, взглянул на него с оборвавшимся сердцем. Ведь до Окленда несколько сот миль, а я был без гроша.

– Не могли бы вы заплатить мне здесь? – пробормотал я наконец.

– Нет, – ядовито ответил он.

– Тогда не можете ли вы учесть мне эту квитанцию?

– Нет! – еще более ядовито.

Я повернулся и вышел, унылый и подавленный. Когда я рассказал об этом остальным товарищам, они очень возмутились и сильно обеспокоились за свой собственный счет. Я послал самое выразительное проклятие, какое только мог придумать, по адресу правления и, привязав за спину свой узел, пошел.

Глава VII

Я начинал приобретать опыт. Утро распускалось, как роза, когда я спускался по ущелью, и бодрость моя непрерывно возрастала. То была радость широкого вольного пути и беззаботного сердца. Как отвратительный кошмар вставало воспоминание о туннеле и песочной яме. Вся кровь во мне ликовала, мои мускулы напрягались от гордого сознания своей мощи. Я вызывающе дерзко смотрел на мир. Торопясь скорее добраться до апельсиновых рощ, я вдруг наступил на пакет, лежавший на тропинке. Я рассмотрел его содержимое и нашел в нем планы с подробными указаниями, относившиеся к оставленной мною работе. Вскоре я встретил всадника, который задержал лошадь около меня.

– Послушайте, молодой человек, не попался ли вам на дороге голубой конверт?

Что-то в обращении этого человека мгновенно вызвало во мне раздражение. Я был рабочим в испачканной грязью одежде, а он надменным и заносчивым барином в костюме из прекрасного сукна и в тонком белье.

– Нет, – ответил я резко и пошел дальше, прислушиваясь к топоту его лошади, поднимавшейся по ущелью.

Смеркалось, когда я достиг прекрасной обширной равнины. Позади меня было ущелье, мрачное, как логовище дикого зверя, а передо мной солнечный закат, превращавший долину в море расплавленного золота. Я стоял, как странствующий рыцарь у порога волшебной страны, где жила принцесса моих грез. Но увидел я лишь человека, поднимавшегося по тропинке. Он, пошатываясь, плелся восвояси с живым индюком и плетеной бутылкой красного вина под мышкой. Он предложил мне выпить. Он был похож на рождественского деда и говорил с шотландским акцентом, так что я довольно охотно разделил с ним бутылку вина. Затем он пожелал, чтобы мы спели рождественский гимн.