Полярные аргонавты
Шрифт:
Я вошел в милость даже у тех, кто обобрал меня. Нужно было выбирать между тем, чтобы глотать самому или быть проглоченным другим. Я предпочел следовать за хищниками. Никогда не платил я добром человеку, причинившему мне зло. Конечно, теперь дело обстоит иначе. Добрая Книга говорит: плати добром за зло. Я надеюсь следовать этому, но не советую никому искушать меня. Я, пожалуй, мог бы забыть.
Тяжелая выдающаяся челюсть выдвинулась вперед, глаза загорелись необузданной свирепостью, и человек внезапно стал похож на тигра. Я с трудом верил своим глазам; но через минуту передо мною было прежнее веселое, добродушное лицо, и я решил, что глаза обманули меня. Не знаю, сказалась ли во влечении к нему моя положительная пуританская наследственность, но мы сделались большими друзьями. Мы беседовали о многом, но больше всего я любил слушать рассказы о его молодости. Это было похоже на роман. Ребенок, выброшенный на улицу, чистильщик сапог в Нью-Йорке, бродяга в лесах Мичигана, наконец, рудокоп в Аризоне. Он описывал мне долгие месяцы, проведенные в необитаемых степях в обществе одной только трубки, когда он разговаривал сам с собой у огня, чтобы не сойти с ума. Он рассказал мне о девушке, на которой был женат, которую боготворил, и о человеке, разрушившем его очаг. При этом на лице его снова появилось выражение тигра и так же молниеносно исчезло. Он рассказал мне о своей беспутной жизни:
– Я всегда был бесстрашным забиякой и никогда не встречал человека, который мог бы победить меня в силе и ловкости. Я был необыкновенно худощав и гибок, как кошка, но больше всего помогало мне в борьбе мое неистовство. Я превращал человеческие физиономии в желе. В те дни все сходило. Затем, по мере того, как вино начало овладевать мною, я делался все хуже и хуже. Было время, когда я собирался ограбить банк и застрелить человека, который пытался остановить меня. Слава богу, я познал скверну моих путей в жизни.
– Вы уверены, что никогда не вернетесь к прежнему? – спросил я.
– Никогда! Я переродился: не курю, не пью, не играю и вполне счастлив. Вино влекло меня. Я посадил себя на три месяца на воду, но днем и ночью, где бы я ни был, стакан виски стоял неотступно перед моими глазами. Так или иначе, он начинал одолевать меня. Наконец, однажды вечером я пришел полупьяный в евангельское собрание. Стакан был тут как тут, и я испытывал адские муки, стараясь противостоять ему. Проповедник призывал грешников выйти вперед. Я решил бороться всеми способами и пошел на покаянную скамью. Когда я встал, стакан исчез. Он, конечно, вернулся вновь, но я опять избавился от него таким же образом. Разумеется, мне пришлось выдержать сильную борьбу и перенести много поражений, но в результате я победил. Это божественное чудо.
Хотел бы я иметь талант нарисовать вам этого человека. Слова бессильны передать его странный облик. Я проникся к нему большой привязанностью и чувствовал себя его неоплатным должником.
Однажды, когда я, по обыкновению, был на почте, кто-то схватил меня за руку.
– Алло, шотландец! Вот чудесно! Я как раз собирался опустить тебе письмо. – Это был Блудный Сын, одетый, как щеголь. – Я так рад, что поймал тебя. Мы уезжаем через два дня.
– Уезжаем? Куда? – спросил я.
– Конечно, на Золотой Север, в Страну Полуночного Солнца за сокровищами Клондайка.
– Ты, может быть, поедешь, – сказал я строго, – но я не могу.
– Нет, ты можешь и поедешь, старый чудак. Я уже решил все это. Пойдем, мне нужно поговорить с тобой. Старик очень снисходительно отнесся ко мне, когда я заявил ему, что не образумился и не желаю поступать на клеевую фабрику даже временно. Я сказал ему, что у меня золотая лихорадка в сильнейшей степени и что ничто, кроме поездки на Север, не излечит меня. Он был приятно изумлен этой идеей, щедро подкрепил меня и предоставил мне год сроку, чтобы нажить состояние. И вот я здесь и ты со мной. Я намерен забрать тебя. Помни, что это деловое предложение: я должен иметь товарища. Если ты бастуешь, – можешь проваливать!
Я пробормотал что-то насчет места помощника садовника.
– Брось! Ты скоро будешь выкапывать золотые самородки вместо картошки. Право, человече, это может быть единственным случаем в жизни, и всякий другой ухватился бы за него. Конечно, если ты боишься лишений и тому подобное…
– Нет, – сказал я поспешно, – я поеду.
– Ха, – засмеялся он, – ты слишком большой трус, чтобы испугаться! А теперь нам нужно позаботиться об экипировке. Остается не так уж много времени.
Казалось, что половина Сан-Франциско помешалась на Клондайке. Всюду царили спекуляция и возбуждение. Все магазины имели специальные отделения для продажи снаряжения путешественникам, но смутны и дики были их представления о том, что требовалось на Юконе. Мы недурно устроили свои дела, хотя, как и все остальные, накупили много нелепых и бесполезных вещей. Внезапно я вспомнил о Блаженном Джиме и рассказал Блудному Сыну о своем новом друге.
– Это чертовски славный малый, – сказал я, – закаленный, как сталь, прошел огонь и медные трубы. Он едет один.
– Вот, – сказал Блудный Сын, – это как раз человек, который нам нужен. Мы попросим его присоединиться к нам.
Я свел их, и дело наладилось. Таким образом, 4 марта мы втроем покинули Сан-Франциско чтобы поискать счастья на Ледяном Севере.
Книга вторая
Путь
Глава I
– Однако у тебя довольно кислый вид. Ну-ка, повеселей, подтянись, что случилось? – сочувственно осведомился Блудный Сын.
В самом деле, причина была уважительная. Я только что получил письма из дому от мамы и от Гарри. Письмо Гарри было колкое, почти укоризненное. Он писал, что мама чрезвычайно расстроена моей выходкой, сравнивал меня с камнем, летящим в пропасть, и выражал надежду, что я немедленно брошу свою сумасбродную мечту о Полинезии и благоразумно направлюсь на северо-запад. Письмо матери было полно упреков и местами почти отчаяния. Она писала, что слабеет, умоляла меня быть хорошим сыном, отказаться от своих странствий и тотчас же поехать к двоюродному брату. В конверт она вложила перевод на сорок фунтов. Это письмо, написанное тонким дрожащим почерком, полное ласки и любви вызвало слезы на моих глазах, так что я мрачно склонился над бортом, следя за сутолокой отъезда. Бедная мама! Дорогой дружище Гарри! С какой страстной нежностью я представлял себе их обоих, далекий Гленгайл, шотландский туман, серебрящийся вереск и манящий ветер с моря. О, чистое, живительное дыхание его! И, однако, увы, с каждым днем воспоминания бледнели, с каждым днем я все больше привязывался к новой жизни.
– Я только что получил вести от своих…
– Э, плюнь, – воскликнул он, – теперь поздно отступать! Ты должен проделать штуку до конца. Матери все на один лад, когда сынки отрываются от их юбок. Моя коченеет от ужаса за меня и уверена, что дьявол имеет полную власть над моим будущим. Они довольно быстро умиротворяются. Теперь тебе нужно только работать и привыкнуть к обстановке. Я шнырял последние два часа по палубе и перезнакомился почти со всеми. Знаешь, мне сдается, что эта компания здесь запаслась решительно всем, кроме крепкой шкуры для самого дела. Большинство из них комнатные люди, чернильные крысы или аршинники, которые за всю свою жизнь не видели в глаза тяжелого рабочего дня и не имеют представления о мотыге. Они уверены, что достаточно только добраться туда, чтобы вытаскивать из воды самородки, как вишни из коктейля. Дальше идти некуда!
– Расскажи-ка мне о них, – сказал я.
– Ладно, видишь этого парня около нас?
Я посмотрел. Это был тщедушный молодой человек с мягкими тонкими чертами и необыкновенно свежим цветом лица.
– Этот малый был банковским клерком. Его имя Пинклув. Он хотел связаться с какою-то девицей, но директора, видно, не особенно были в восторге от этого. Теперь он послал к черту свою службу и всадил все сбережения в это предприятие. Вон там в толпе на пристани его девица.
В мозаику человеческих лиц было вкраплено одно, показавшееся мне олицетворением девической прелести; она без смущения заливалась слезами.