Полые холмы. Жизнь Мерлина
Шрифт:
— Чего? Королевиных родин? Но зачем?
— Затем, что сын королевы, едва только увидев свет, будет перепоручен моей заботе.
Он помолчал, что-то прикидывая, потом растерянно спросил:
— И моя бабка об этом знает?
— Я думаю, догадывается, что будущее младенца связано — со мной. Когда я в Тинтагеле говорил последний раз с королем, он сказал, что не признает младенца, если королева родит после той ночи. Верно, потому-то королева и послала за мной.
— Но-, не признать собственного первородного сына? Он что же, отошлет его от своего двора? А королева, она неужто согласится? И потом, младенец… зачем они станут отдавать его тебе?
— Знаю, Ральф, потому что в ту ночь в Тинтагеле мне было видение. После того как ты впустил нас через задние ворота и король уже был с Игрейной, Ульфин стоял на страже у их двери, а ты играл в кости с привратником. Помнишь?
— Еще бы мне не помнить! Я не мог дождаться, когда она кончится, та ночь.
Я не стал объяснять ему, что она так до сих пор и не кончилась.
— И мне тоже было тягостно ожидание в помещении для стражи. И вот тогда-то я понял — получил объяснение, — зачем бог потребовал от меня поступить так, как я поступил. И мне был дан верный знак, что пророчества мои сбудутся. Я услышал шаги на лестнице и вышел на площадку. Сверху по ступеням ко мне спускалась Марсия, твоя бабка, неся на руках запеленутое дитя. Стоял март, но я ощутил стужу, как в разгар зимы, и, различив сквозь тело Марсии каменные ступени, понял, что это видение. Она передала дитя мне на руки и сказала: «Позаботься о нем». По лицу ее струились слезы. Потом она исчезла, исчез и младенец, а с ним ушла и зимняя стужа. То была правдивая картина, Ральф. К рождеству я буду там, и Марсия передаст мне на руки королевина сына.
Ральф долго молчал, как видно устрашенный моим видением. Потом он спросил деловито:
— А я? Какая роль предназначена мне? Об этом и пеклась моя бабка, когда отсылала меня к тебе в услужение?
— Да. Она не видела для тебя будущего при короле. И потому позаботилась, чтобы ты был при его сыне.
— При младенце? — переспросил он недоверчиво и хмуро. Он вовсе не почувствовал себя польщенным. — То есть, если король его не признает, воспитывать его придется тебе? Я понимаю, почему это так заботит мою бабку, понимаю даже и твою заботу. Но при чем тут я, зачем она меня втянула, не могу уразуметь.
Вот так будущее для меня — нянчить королевского пащенка, которого отец не желает узаконить!
— Не королевского пащенка, — возразил я. — Короля.
Стало тихо, только потрескивало пламя в очаге. Я произнес это слово без нажима, но с полной убежденностью. Он смотрел на меня, потрясенный, забыв закрыть рот.
— Ральф, — сказал я, — ты прибыл ко мне во гневе и оставался при мне по долгу, но служил мне со всей преданностью и усердием, на какие способен. Тебя не было в моем видении, и я не знаю, по божьему ли произволению явился ты сюда и получил раны, тебя здесь задержавшие; мои боги молчат с тех пор, как пал герцог Горлойс. Знаю я только после этих прожитых вместе с тобою недель, что изо всех людей на свете я своим помощником охотнее всего избрал бы тебя. И понадобится от тебя не та служба, что теперь: с приходом зимы мне нужен станет не слуга, но воин, муж бесстрашный и преданный, и даже не мне, и не королеве, а будущему верховному королю.
— Я не знал… я… я думал. — побледнев, забормотал Ральф.
— Ты думал, что оказался в изгнании? Мы оба с тобой в некотором смысле изгнанники. Я же сказал тебе, что сейчас для нас — пора ожидания. — Я опустил глаза и поглядел на свои ладони. Снаружи быстро темнело; солнце закатилось, и приближалась ночь. —
Он сидел молча, недвижно, покуда я не стряхнул с себя задумчивость и не сказал ему с улыбкой:
— Теперь ты веришь, что я не сомневаюсь в твоей храбрости?
— Верю. Я сожалею, что говорил так. Я не понимал. — Он нерешительно прикусил губу, но потом все же отважился и спросил: — Господин, ты в самом деле не знаешь, зачем послала за тобой королева?
— В самом деле не знаю.
Он подался ко мне, упершись ладонями в колени.
— Но, зная, что видение твое было истинным, веришь, что съездишь в Корнуолл и вернешься невредимым?
— Пожалуй что так.
— Но если пророчество твое должно, как всегда, сбыться и твое путешествие — пройти благополучно, может быть, и надо для этого, чтобы я поехал с тобой.
Я рассмеялся.
— Воину, я думаю, так и следует — не признавать себя побежденным. Но ведь ты понимаешь, взяв с собой тебя, я только удвою опасность. Про себя я костями чувствую, что опасности избегну, но отсюда не следует, что и тебе нечего опасаться.
— Раз ты можешь изменить обличье, значит, и я тоже могу. Пусть даже нам придется нищенствовать в пути и спать в канавах, все равно… что бы ни грозило… — Он сглотнул. Голос его вдруг зазвучал жалобно и совсем по-детски. — Ну пусть даже я и подвергнусь опасности. Что из того? Ты-то останешься невредим, ведь ты сам сказал? От того, что ты возьмешь с собою меня, тебе хуже не будет, а остальное не имеет значения. Позволь же мне поехать на свой страх и риск. Ну пожалуйста!..
Он смолк, и снова стало слышно, как потрескивает огонь. Было время, не без горечи подумал я, когда мне стоило только посидеть, глядя в пламя, и верные ответы приходили сами. Доедет ли Ральф благополучно? Или же еще одна смерть ляжет на мою совесть? Но в свете очага я видел только мальчика, который стремится обрести мужество. Утер отказал ему в этом; неужто и я должен поступить с ним так же?
Наконец я тяжело вздохнул и проговорил:
— Когда-то я говорил тебе, что мужчина должен уметь отвечать за свои поступки. По-видимому, я не вправе удерживать тебя. Ну что ж. Хорошо. Можешь ехать… Нет, не благодари. Ты еще проклянешь меня, прежде чем завершится наше путешествие. Оно будет далеко не из приятных, и тебе придется исполнять работу совсем не в твоем вкусе.
— К этому я привык, — засмеялся он, вскакивая на ноги. Он весь сиял воодушевлением, к нему вернулась прежняя резвость. — Но может быть, ты намерен обучить меня магии?
— Нет, не намерен. А вот медицине тебе — хочешь не хочешь — придется немного поучиться. Я буду странствующим глазным врачом; это ремесло лучше всякого пропуска, и им всегда можно будет заработать на стол и кров, не пуская в ход золота королевы и не возбуждая тем лишнего любопытства. Вот тебе и придется стать моим помощником, научиться смешивать целебные мази.
— Придется так придется. Только не завидую я твоим больным, я ведь одну траву от другой не отличу в жизни!
— Ничего, к сбору трав я тебя близко не подпущу. Это ты предоставь мне. А твоя обязанность будет готовить лекарства.
— И если кто-нибудь из людей Кадора нас ненароком признает, полечим его моим лекарством, и дело с концом, — ликующе заключил он. — Другой магии и не надо: искусный помощник глазного лекаря в два счета ослепит врага.
6