Полынный мой путь (сборник)
Шрифт:
Вспоминаю, когда зашел в детский садик, мне резанула слух фраза воспитательницы. Мол, все у нас хорошо, все есть. «И даже фрукты летом?» – спрашиваю. «Да, – отвечает, – один раз в позапрошлом году завозили черешню. Мы спросили у детей: «Дети, что это?» А они не знают. Потом кто-то сказал: «Ягодка».
А я ведь был в одном из лучших детских садиков! Да что там «ягодка»! Молока свежего нет, с мясом затяжные перебои… В остальном «все хорошо». Консервы, крупы есть.
Где же она, обещанная сельскохозяйственная программа освоения зоны БАМа? У кого спросить: можно ли на таких вот «ягодках» строить серьезную политику
– А вы знаете, какие морозы у нас зимой? О каких подсобных хозяйствах вы говорите? – возражали мне в Тынде, мол, пустые это хлопоты.
– Но на консервах-то далеко не уедешь, – не сдавался я.
Вижу, бесполезный разговор идет, а вести его надо. Как доказать свою правоту? Взял билет и поехал в поселок Олёкма, к Новику Владимиру Григорьевичу, посмотреть на его подсобное хозяйство, о котором был наслышан еще в Москве. От Тынды до Олёкмы почти 500 километров, но климат такой же. Только в Олёкме пьют свежее молоко, почти круглый год свежая зелень… Словом, есть что посмотреть, что послушать, будет о чем писать.
Счастливчик. Повезло. Я еду по БАМу. Правда, вагон общий, место сидячее, а 500 километров ой как долго тянутся. Все равно еду. Поезд не торопится, пыхтит потихоньку. Все равно еду. Ведь в неудобстве свои достоинства. Можно в окно поглядеть. Можно с попутчиками поболтать. Время-то резиновым становится – тя-я-нется…
Весна уж, не бурлит, но чувствуется. Ночью мороз по-прежнему под тридцать, зато днем даже лужицы появлялись, словно кто воду на снег выплескивал. Осины зазеленели – чуть-чуть – не листьями, корой. Весенний наряд. У тальника ветки раскраснелись, вытянулись – тоже верная примета весны. Кругом снег, снег, и все-таки лето не за горами.
В лучах заходящего солнца увидел станцию Кувыкта, первую от Тынды. Не здание вокзала – дворец, правда, в современном понятии слова. Панельный, мрамором и гранитом украшенный высоченный вокзал. Стоит, как терем-теремок в чистом поле. «А кто в тереме живет?» – спрашивать не надо. Поезда-то не ходят.
Рядом с красавцем-вокзалом несколько жилых домов, чуть в стороне бараки и времянки. Вот и вся станция. Впрочем, и другие станции, до самой Олёкмы, были такие же. Вокзал-дворец в показушном стиле, над которым поломали голову архитекторы и строители, несколько пятиэтажек, еще что-то барачное неподалеку – вот и все.
Кому пришло в голову станции дворцами украшать? Через каждые пятьдесят – шестьдесят километров их ставить? Неясно. Рабочая все-таки планировалась дорога. Экономического же объяснения «красивостям» тоже нет. Необычно? Да. Красиво? Не очень. Полезно? Совсем нет.
Признаюсь, и в окна вагона смотреть не пришлось. Казалось, поезд будто по одному месту идет – похожее все кругом. Никакого «зеленого моря тайги». Редкие лиственницы, чуть толще карандаша, – вот и вся тайга. От дерева до дерева шагов десять – двадцать. В такой «тайге» даже теней не бывает.
По склонам сопок деревья росли гуще, но толщина их была такая же, ладонями обхватишь. Где же щедрые лесные ресурсы, для освоения которых прокладывали БАМ? Унылая картина. Унылая оттого, что чахлую тайгу нещадно рубят, корежат – осваивают, как принято теперь говорить.
За Кувыктой видел полигоны золотодобытчиков. Прямо около дороги. Земля вся вспорота бульдозерами. Индустриальный ландшафт. И быть ему здесь не одно десятилетие, пока не зарастет. Или пока не оттает мерзлота, которая только зовется «вечной». Не вечная она вовсе, хрупкая.
Слой мерзлоты около БАМа до 300 метров глубиной. И стоит нарушить ее, как начнутся протайки. Порой они бывают очень глубокие – на десятки метров ямы, ямищи. Термокарстовый процесс. Он, как ржа металл, поражает большие территории… Не знаю, хватит ли золота, что добудут около полотна БАМа золотодобытчики, на ремонт железной дороги. Она же провалится, потому что термокарст под ней наверняка пойдет.
Термокарстовый процесс медленный, неприметный, но перед ним ничто не устоит. Тает мерзлота, земля опускается, и в яму проваливается дорога, дома – все, что на пути термокарста. Неизвестно, как поведут себя и остатки карьеров, из которых строители брали щебень. Они тоже около самой трассы. То, что и там мерзлота нарушена, в этом сомнений нет. Вся надежда на скальный грунт, может быть, он от протайки спасет.
И еще одна деталь за окном запомнилась – вырубки. Порой казалось, что о сопки огромный медведь когти точил – так и выскребал, выскребал сиротскую тайгу. Обычно неподалеку от таких драных мест размещаются леспромхозы. Не простые леспромхозы, а интернациональные. В них корейские рабочие, из КНДР.
Такая «тщательная» заготовка леса корейцам выгодна, в том нет сомнений, они на гектары подряд берут. Но выгодна ли она нам? Кто в этом убедит?
Пойменный лес или не пойменный, на склонах растет или не на склонах – рубят все подряд, даже подлеска не щадят. Иностранным рабочим и дела нет, что рубят они вековую тайгу, что после них останется пустыня. Корейцы – временные на БАМе. Не их эта тайга. И не наша! Ничья. Потому что ни один хозяин не позволил бы так с добром обращаться. Заготавливают корейцы и ягоды, и лечебные травы. Как? Так же, как лес! Брусничники выкашивают под корень, лист у растения ценный. А черничники обрабатывают совками – ни одного листочка на кустиках не остается. Бочками отправляют из тайги ягоды.
Но даже ни тайге, ни ягодникам так не достается от интернационального варварства, как кабарге и медведям. Вот самые несчастные звери во всей тайге. Таких масштабов тихого браконьерства Сибирь не знала, хотя и перевидала многое. Десятки тысяч металлических петель расставляют корейские лесозаготовители на многие километры вокруг БАМа. Всю тайгу опутали, каждую тропинку-путик. Особенно по распадкам стараются, где кабарга обитает. А чтобы животные из чащобы вышли, заросли поджигают.
Горит тайга неделями и месяцами, пока не выгорит или дождь не зальет.
Медведей тоже ловят. Да так ловко! Пойманный зверь оказывается подвешенным на дереве. Целая система хитростей для нашей Сибири придумана. В ловушки попадаются, конечно, и другие обитатели тайги – лоси, домашние олени. Но их корейцы не берут. У медведей они желчный пузырь вырезают, а у кабарги – мускусную железу. Остальное выбрасывают или сжигают, чтобы следов браконьерства не было…
Вот кто сполна ресурсы БАМа выгребает! Лес берут копеечный, зато довесок к нему золотой. Говорят, на восточном рынке и мускус кабарги, и желчь медведя дороже любого золота, целое состояние за них дают. Только надо ли было нам с БАМом затеваться, чтобы потом браконьеры наполняли восточные рынки бесценным сырьем для лекарств?