Полюс Доброты
Шрифт:
– Ну, вот. Пожалуйста, наглядная демонстрация. Надеюсь, теперь у тебя сомнений не осталось?
– Вы сами просили, – пробурчала Эри.
– Конечно. – Елена Викторовна улыбнулась. Не по-настоящему, но все же. И тон сбавила. – Сейчас мы просили сами, не отрицаем. Но вот что, Эри. Видишь ли… Так делать нельзя.
Эри сдвинула тонкие, едва заметные брови:
– Что – нельзя?
– Звенеть, – мягко объяснила Елена Викторовна.
Эри, ища поддержки, повернулась к Григорию Алексеевичу. Тот грустно кивнул.
– Совсем нельзя? – обескураженно переспросила
– Боюсь, что так, – отозвался врач. – Разве что мы сами тебя об этом попросим.
– А просто, самой – нельзя?
Григорий Алексеевич качнул головой:
– Нет.
– Нет, – эхом отозвалась Елена Викторовна.
– Почему?! – Эри вертела головой, глядя то на одного воспитателя, то на другого – ей все больше хотелось расплакаться.
С таким единодушием взрослых, без единой лазейки, сквозь которую светилась бы надежда – если очень хочется, то можно – девочке редко доводилось сталкиваться. Не плакала пока только оттого, что боялась пропустить ответ. – Почему?!
– Видишь ли… Никто здесь, кроме тебя, звенеть не умеет. И слышать тоже.
Эри подумала и осторожно хихикнула. Кажется, у взрослых это называется «шутка». Ну, конечно, над ней шутят! Сейчас Григорий Алексеевич скажет что-нибудь смешное, и они вместе с ним и Еленой Викторовной будут долго хохотать.
– Я знаю! Вы шутите, – гордая тем, что догадалась, объявила Эри.
И приосанилась на стуле. Так ведь не может быть, чтобы не слышать, правда?
А Григорий Алексеевич грустно покачал головой:
– Увы, моя хорошая. Не шучу.
И скоро Эри, к своему ужасу, поняла, что он действительно не шутит.
Потом не раз вспоминала тот разговор. И, взрослея, понимала, что детство ее закончилось именно тогда. В ту ночь пришло осознание: она не такая, как другие. Своим умением слышать и звенеть она может навредить другим людям.
«Понимаешь, – говорил тогда Григорий Алексеевич, – это нечестно, так себя вести. Как будто ты играешь с ребятами в жмурки – но у тебя, когда водишь, глаза развязаны. А ребята этого не видят и думают, что завязаны – так же, как у них, когда водят. А это нехорошо, ты согласна?»
Конечно, Эри тогда согласилась. И с этим, и с тем, что взрослые говорили потом. Пообещала, что звенеть больше не будет. А о том, что слышит других людей, никому не будет рассказывать.
«Это будет нашим с тобой секретом, ладно?»
И Эри хранила секрет. Все последующие двенадцать лет – хранила. Хотя, чем дальше взрослела, тем все более болезненным становилось понимание: в Бункере ее боятся.
От нее старались скрывать мысли и чувства. Григорий Алексеевич, Елена Викторовна и Вадим Александрович о способностях Эри знали. Остальные взрослые и подрастающая «молодежь» – другие дети – кажется, интуитивно догадывались. Эри обходили стороной даже самые маленькие из ребят – то ли сами, то ли наслушавшись более старших. И в одну непрекрасную ночь Эри поняла, что не может больше сдерживаться.
Пять ночей назад Григорий Алексеевич поручил Олегу следить в лаборатории
К тому моменту, когда в лабораторию пришла Эри, раствор был безнадежно испорчен – перегрелся. Григорий Алексеевич, глядя на Олега, укоризненно качал головой. Тот краснел и разводил руками, уверяя, что не отлучался ни на минуту. Проблема, должно быть, в оборудовании – сами знаете, какое оно изношенное, Григорий Алексеевич.
Голос Олега источал сожаление. А эмоции так и звенели досадой на Григория Алексеевича – дался ему этот раствор! – и страхом, что обман откроется.
Он не следил за раствором, – поняла Эри. Ну или какое-то время следил, на сколько терпения хватило, а потом махнул рукой и решил, что и так сойдет.
Эри стало ужасно жалко расстроенного Григория Алексеевича, сгорбившегося над «изношенными» приборами. А толстозадого лентяя Олега она с детства терпеть не могла.
– Он врет, – глядя на Олега, презрительно процедила Эри. – Он не следил за приборами. Сериал смотрел.
– Что-о?! – вскинулся Олег. – Да как ты…
– Тихо! – оборвал Григорий Алексеевич. – Олег. Ну-ка, посмотри на меня.
Толстяк с вызовом, ненавистно глянув на Эри, вскинул голову.
– Проверить, чем ты занимался, очень просто, – с нехорошей мягкостью проговорил Григорий Алексеевич, – нужно всего лишь открыть твой планшет и посмотреть вкладки. Ты готов их показать?
Олег побагровел. И в несколько секунд, под взглядом Григория Алексеевича, превратился из взрослого, оскорбленного в лучших чувствах мужчины в нашкодившего мальчишку.
Григорий Алексеевич покачал головой.
– Уходи, – брезгливо кивнул в сторону двери. – Тебе давно не десять лет. Тогда мне прибегнуть к крайним воспитательным мерам не позволяли, а сейчас, увы, уже поздно. Что выросло, то выросло… Убирайся.
Олег хватанул воздуха.
– Какая же ты дрянь! – выпалил в сторону Эри. И выскочил из клиники, громко хлопнув дверью.
А Эри уронила голову на руки и разрыдалась.
– Он ненавидит меня! – заливаясь слезами, выкрикивала она. – Меня все, все ненавидят!
Григорий Алексеевич долго ее успокаивал. Говорил, что Эри неправа и всё надумала. Ее ценят, любят, а Олег поступил мерзко. И, если он сам не поймет, что нужно извиниться, придется это объяснить. Переживать и плакать тут в любом случае не о чем.
Врач проводил Эри до комнаты – другие ребята жили в общих спальнях, а Эри, как старшей, выделили отдельное помещение. Когда-то она этим ужасно гордилась – пока не поняла, что ее просто-напросто отселили от остальных.
Заснуть Эри, как ни пыталась, не смогла. Решила, что надо вернуться в клинику – Григорий Алексеевич наверняка еще не спит, приспособит полуночницу к какому-нибудь делу. А может, поболтает с ней немного – единственный человек, с кем Эри могла себе позволить быть откровенной.