Помешанный Карам

Что говорить, впечатляюще красив был этот «азиат» – мощный, яркий и очень, очень выразительный. Недаром пользовался успехом на выставках и спросом в разведении. И немало детишек наплодил. А жаль.

Я с ним близко познакомился по месту его жительства – в питомнике автозавода, когда устроился туда работать вожатым. Времени на знакомство с собаками не слишком много было выделено, и напрасно я его не терял: каждую свободную минуту ходил налаживать отношения, разговаривал, подкармливал сквозь решетку. Кого-то из зверей больше кусочки прельщали, а кому-то хотелось общения. Были там и записные злодеи, и даже пара патологических отморозков. Но и добряков, и трусов имелось в достатке – даром что все считались караульными, которым вроде бы по одному лишь званию уже полагаются злоба и бесстрашие. А Карам вел себя спокойно и флегматично, поднесенное мясо принимал как должное, агрессии же ни в коем виде не проявлял. Правда, теперь вспомнить, так, пожалуй, разок-другой

я и заметил искоса его нехороший взгляд. Ну да сейчас, может быть, лишь кажется, что заметил, а на самом деле это просто стершаяся отчасти память воображением дополняется.

В течение четырех суточных смен собачки и я друг к другу привыкали. Но вот отпущенный на установление контактов срок истек, и впервые мне предстояло кормить размещенных по вольерам разношерстных друзей человека совершенно самостоятельно. Удивило меня, конечно, что никто из бригады со мной вместе не вышел – это не дело ведь, по совести говоря, без подстраховки новичка оставлять, – но, как говорится, в каждой избушке свои погремушки, мало ли что за обычай тут заведен! А обычай, как выяснилось в тот день, был в ходу самый сволочной – крещение боем. Меня нарочно никто не стал предупреждать о Карамовом дурном нраве.

Хожу вдоль клеток, разливаю кашу по мискам. Не решаюсь зайти за пустой посудой только к кусачему «южаку» Амуру да к старому, больному и вечно раздраженному «азиату» Закир-хану. Эти славны своим гостеприимством и без доброго потчевания наружу вряд ли выпустят. Потом-то с Амуром мы поладили, и как при необходимости загнать Закир-хана в будку я тоже уяснил, хотя без крайней нужды старался старика не беспокоить. А к Караму в вольер вошел тогда без особой опаски. Ведь чем ко многим прочим своим добродетелям хороши «азиаты» – совершенной предсказуемостью во взаимоотношениях, что с людьми, что с собаками. Прежде чем начнут действовать, всегда загодя покажут свои намерения, мирные или злые. Карам лежал себе расслабленно у дальней стенки, безмятежно глядел на меня, и ни угрозы, ни беспокойства в нем не чувствовалось. Миска его стояла посередь вольера, и, в общем-то, подойти и плеснуть в нее каши не представлялось нарушением правил поведения, чреватым какими-либо неприятностями. Если кобель намекнет, что ему не по вкусу вторжение полузнакомого человека на его территорию, то я успею без спешки, не обостряя ситуации, ретироваться. Изливая непрерывный поток ласковых слов, неторопливо открываю дверь – ноль реакции. Захожу внутрь, приближаюсь к самой миске, наклоняю над нею ведро. Карам равнодушно отвернулся, потянувшись, встал и вялым шагом направился вдоль вольера мимо меня. Обычно так собаки показывают сдерживаемое и потому отчасти перенаправленное желание поскорее проверить содержимое миски – более из любопытства, нежели от голода. Конечно, не очень приятно то, что проделанным маневром пес, по сути, уже отрезал мне путь к выходу. Но суетиться по сему поводу не пристало. Нужно продолжать делать свое дело спокойно и размеренно, притом всевозможно и старательно излучая доброжелательство. Шансы разойтись миром очень высоки до тех пор, покуда я двигаюсь плавно, но уверенно и никакого мандража либо агрессии собака во мне, в моих шевелениях, мимике, взгляде и голосе не заметила.

Наливаю я, значит, Караму каши, а сам слежу за ним неотрывно. Но не прямо смотрю – тут на матерого кобеля с лидерскими замашками обращать пристальный взгляд абсолютно противопоказано, иначе можно сходу охапку с гаком пилюль огрести на совершенно законных основаниях, – а наблюдаю боковым зрением, благо оно у меня полностью отвечает требованиям профпригодности. И совсем не зря, как выясняется, наблюдаю. Зверь зашел немного сзади, развернулся на меня, сверкнул позеленевшими разом глазами и подобрался для прыжка. Прыгнул Карам как-то вполсилы, даже лениво, ибо самоуверенно полагал, что я его коварства не вижу. А потому очень удивился, врезавшись раззявленной пастью в подставленное ведро. И хотя обладал он рожею размеров более чем приличных, однако же распахнуть челюсти шире нежданно встреченного сосуда не сумел.

В растерянности от непредвиденного препятствия аномальный «азиат» сел на задницу и пару мгновений осмысливал случившееся. Успев воспользоваться паузой, я прошмыгнул мимо него почти до самой двери, держа ведро двумя руками на уровне паха. Мысль беспокоила одна: не поскользнуться бы на пролитой каше. Заступничеством святых угодников не поскользнулся, повезло. Повторный бросок отражен ударом снизу, после чего я выскакиваю за дверь и захлопываю ее за собой. Карам ломится следом. На беду, щеколда оказалась прижата дверью, по каковой причине сразу закрыть остервеневшую скотину не удается. Всей своей немалой массой гад напирает изнутри и одновременно пытается сквозь стальные прутья добраться зубами до моей руки. Но прутья наварены часто, и клыки едва задевают, не цепляя, лишь брезентовую рукавицу. Вольер на полметра поднят над землей, и потому наши с Карамом физиономии находятся примерно на одном уровне. Вижу, что взгляд у него совсем уж ни на что не похож, разве что на лампочки зеленые, и осознаю, что коли дверь не удержу, то тут мне и хана полная. А держать трудно: земля обледеневшая и ноги твердо поставить не удается. Минут пять мы так бились, я уже стал слегка паниковать. И вдруг пес будто выдохнул из себя что-то, обмяк, глаза его обрели прежнее, надменно-спокойное выражение, после чего он недовольно покосился на меня, глубоко вздохнул и медленно удалился в глубь вольера.

Мое возвращение напарники встретили с плохо скрытым разочарованием. Я с порога заявил, что к подлому идиоту Караму больше в жизни не подойду ни за какие коврижки. К кому угодно другому, но не к нему. И слово свое сдержал. За год работы меня ни разу не тронули даже психи-«южаки», не говоря уже о собаках других пород, для которых свойственно нормальное устройство мозгов, и уволился я без единой приобретенной дырки не только на шкуре, но даже и на одежде. А Карама как тогда считал, так и до сих пор считаю первой увиденной в своей жизни сумасшедшей собакой, с каковой разговор может быть только

один и самый короткий: пуля в голову. Ведь у него, как мне потом сказали, подобные заскоки случались вполне регулярно и без всякой видимой причины. В один прекрасный момент взбредет в голову укусить – все равно кого – подойдет и укусит. С шокирующей непосредственностью и совершенной незакомплексованностью. Прямо-таки типичный персонаж американского боевика, срывающий свои самонакрученные эмоции на случайно попавших под руку и уже, наверное, потому, по мнению сценариста, плохих парнях.

Второго такого маньяка, и тоже «азиата», я встретил спустя несколько лет.

Обратились ко мне за помощью очень приличные люди, у которых жил огромный и на редкость красивый десятимесячный щенок. Этот подрастающий амбал (по возрасту – щен, а с виду – здоровенный лосяра: не соврать бы, но уже тогда, пожалуй, пудов четырех весом), обычно спокойный и уравновешенный, на протяжении нескольких недель периодически кусал их ребенка, а однажды ни с того, дескать, ни с сего, тихонько подойдя, цапнул и хозяйку. О мозгах и повадках «азиатов» я очень высокого мнения и предположил про себя, что здесь, скорее всего, имеются какие-то скрытые мотивы, о которых хозяева умалчивают по незнанию либо же не придают им должного значения. Например, вполне обычной в сходных случаях причиной бывает конфликтная ситуация вокруг собаки или ребенка. Такого рода вещи лучше всего выявляются в процессе жесткой дрессировки, когда становятся очевидными действительные отношения между людьми и собакой. Потому на первом занятии я попросил присутствовать всех членов их семьи.

Под принуждением щен вел себя отнюдь не скандально и не со злостным упрямством, а вовсе даже наоборот – вполне покладисто и благоразумно, вне зависимости от того, кто дергал за поводок и стучал стеком – отец семейства или мальчишка. Хозяева тоже показались с самой лучшей стороны: и любят собаку, и наказать не стесняются, и перегибов никаких не допускают. Пацаненок, что кусаный был, уж точно не нытик и не трусишка, держится молодцом. В общем, никаких подозрительных моментов за два с лишним часа интенсивной работы у нас не обнаружилось, хотя «азиатеныша» мы провоцировали вовсю, предоставляя массу возможностей проявить гнилые замашки, да и хозяев я напрягал крепко в ожидании, не замечу ли за кем истерической вспыльчивости либо других каких нервических закидонов. В чем же тут, интересно, корень проблемы, черт ее побери?

В промежутках между занятиями щен вел себя мирно. Мы его опять нагрузили будь здоров как, и опять ничего крамольного наружу не вылезло. А вечером того же дня звонок: клацнул, гад такой, снова по мальчишке и снова беспричинно. «Что ж, – говорю, – вечерок я ради такого дела освобожу да посижу у вас в гостях после следующей муштровки пару часиков, понаблюдаю за уродом в домашних условиях».

Ох и закрутил же я гайки на третий раз! Рядом с этим уроком прусская казарма времен Фридриха Великого показалась бы псенку, будь у него возможность для сопоставления, не более чем пионерским лагерем. Придирался я к нему похлеще недоспавшего старшины хохляцкого происхождения. Ну и где хоть одна, хоть чуть видная зацепка? Нет ничего.

Сижу в гостях, выбрав место с обзором самым наилучшим. Внимание к себе стараюсь не привлекать, по возможности молчу и лишний раз не шевелюсь. Под рукой у меня заряженный стартовый пистолет, толстый «боевой» стек, который собачьим зубам не под силу, и связанная узлами стальная цепочка. С полчаса ждал, и вдруг – вот оно! Проходит пацаненок мимо щена, в метре где-то, а тот, доселе тихо лежавший, как-то неестественно напряженно поднимает голову, бесшумно встает и начинает следом за ним красться, все быстрее и быстрее. Ах ты тварь хищная! С криком вскакиваю, кидаюсь наперерез и швыряю цепочку. Попасть не попал, но все-таки отвлек и атаку успел прервать. Уже готовый было к нацеленному броску, раздосадованный моим вмешательством «азиатеныш», оскалясь, переключается на меня. Глазки у него мутные и определенно невменяемые. Бабахаю из пистолета дуплетом непосредственно перед зубастой харей. Грохоту столько – аж уши закладывает. Децибелы, используемые в больших количествах, против необстрелянных собак – средство чрезвычайно эффективное и на практике не раз проверенное. Акустический удар по барабанным перепонкам ошеломляет их ничуть не слабее, нежели неожиданное приложение ко лбу, с размаху, увесистого подручного предмета. (Лечение психических припадков музыкой рекомендовали, кажется, еще древние греки. Правда, неизвестно, что то была за музыка. Случаем, не бой ли в литавры над ухом? По крайней мере, самому знаменитому барду античности, Орфею, благозвучными аккордами спастись не удалось, когда взбесившиеся вакханки гурьбою набежали и жареный петух их в соответствующее место клюнул. А встреть он в тот миг разгулявшиеся сверх всякой меры женские массы в упор не сладким треньканьем, а громом артиллерийского салюта – и где были бы те вакханки? На основании неоднократно проделанных опытов, смело берусь утверждать, что выстрелы, при грамотном их исполнении, приводят в чувство озверевших млекопитающих и утихомиривают низменные инстинкты куда надежнее, нежели струны первой на всю Ойкумену кифары.) В частности, так произошло и в нашем случае. Пыхающего злобой мерзавца внезапно и своевременно произведенной канонадой унесло к стене едва ли не со скоростью звука. Однако он, все еще дурной, по-прежнему недвусмысленно показывал клыки и горел желанием добыть чужой кровушки. А не перебьешься ли ты на сухом корме, голубь сизокрылый? Вот прослушай-ка для понижения аппетита еще раз ту же мелодию! И палю длинной очередью, от которой щен плотно вжимается в угол. Нависаю над ним, готовый продолжить акцию психического, а при необходимости и силового подавления криминальных настроений. Но тут мой пациент то ли вздрогнул всем телом, то ли мне так показалось, но вслед за тем он повел головой, и я увидел, что дикошарое выражение его мгновенно исчезло, сменилось нормальным. Теперь предо мной была совсем иная собака – та, которую я уже достаточно хорошо изучил по проведенным занятиям, предсказуемая и понятная. Все еще агрессивная, но другая. Да разве с ней мне только что пришлось воевать? Самому в это не верилось.