Помилование
Шрифт:
* * *
– Стой! Кто идет?
– Разводящий!
– Пароль?
Те же слова, та же луна, тот же шорох листопада и та же тревожная маета. Уткнуть бы голову в какойнибудь угол, спрятать душу. Терпение лейтенанта Янтимера Байназарова дошло до предела. Леню Ласточкина разбудить, что ли?.. Разбудить можно, но утешения это не даст. Потому что Леня Ласточкин вздыхать, вникать не станет, сразу все на хорошее истолкует. Слова его известны: "Знать, судьба у Зуха особенная, высокое, геройское у него назначение. Вот увидишь. Потому судьба перед тем, как вознести, испытывает его. А без страданий героем не станешь. Судьба ведь тоже не каждого испытывает, зря
– "О чем ты говоришь? Смерть его уже в дороге. Вот-вот здесь будет". А Леня свое: "Она-то у каждого в дороге, а его смерть пока мимо пройдет. Я во сне белого аиста увидел. Это на хорошее".
За эти месяцы Байназаров привык, что приятель под каждый случай удобную философию подведет, на любую неудачу отговорку найдет, сон увидит, что любую тревогу развеет. Только от всех его складных умствований, всех добрых пророчеств и вещих снов утешения ни на грош.
Пусть спит Леня Ласточкин со своей философией, видит свои вещие сны.
Вон за тем взгорком, в голом березняке на круглой поляне стоит большая палатка медсанбата. А в ней - давлекановская девушка Гульзифа.
Первым, еще в Терехте, весть о Гульзифе принес Леня Ласточкин - после того как ходил в медсанбат со своим фурункулом. Они тогда из "хотеля" уже съехали и квартировали у одинокой старушки.
– Ну, парень, кого я в медсанбате видел! Ангела небесного! Гляди в лицо и молись! Куда там дева Мария! Родинка даже есть, на левой щечке, розовая, с просяное зернышко. Ростом, правда, не очень, но пухленькая, кругленькая, вертится, что веретенышко. Землячка твоя. Из этого... на "д" как-то...
– Давлеканово? Дуваней?
– Во-во. Из Давлеканова! А имя, ну прямо песня - Гуль-зифа!
Конечно, ангелов и деву Марию Леня маленько скинул в цене. Но все же Гульзифа хоть ростом-статью и не очень вышла, но с лица миловидна, даже по-своему красива. Ласточкина понять можно. Для человека, который во всю жизнь откормиться не мог, конечно же, ничего красивее круглого лица, румяных щечек, пухленького тела и быть не может.
– Влюбился, что ли? Даже глаза горят.
– Что глаза? Глазки не салазки, их не удержишь.
– Леня вздохнул и погрустнел.
– Эх, браток, мало ли что глаза горят. Видит око, да зуб неймет. Я-то, может, залюбуюсь, да на меня не заглядятся. Разве слепая только.
– Ты уж так совсем себя не изничтожай, - заступился Янтимер перед ним за него же самого.
– Чем ты хуже других?
Но тут Леня по привычке смахнул с себя все уныние разом:
– Брось, нашел кого утешать! Я - Ласточкин, птичка-невеличка, спереди шильце, сзади вильце.
После этого разговора Байназарову захотелось наведаться к Гульзифе, так просто, без повода, как к землячке. В медсанбат дорога никому не заказана, иди любой. Но день прошел, другой прошел. На третий день решил твердо: "После учений зайду!" Но подошел к медсанбату и остановился в растерянности. Вдруг перед глазами, укутанная в белую шаль, скрипя валенками по белому снегу, прошла Анна Сергеевна. Запах упревшей каши ударил в нос. Память той ночи тенью легла на душу. Теперь уже и снег сошел, земля открылась, и на припеке, чуть краснея, пробилась трава, речка Солоница вышла кое-где из берегов. И мусор, что всю зиму собирался по дорогам, улицам, дворам, выполз из-под снега. Все это время Анна не подала ни знака, ни весточки. И ни разу не встретилась. Может, так выбирала дорогу укромней и время безлюдней? А коли на глаза не попадалась - то и парень забыл о ней. Ту память февраль снегом присыпал, март бураном занес. Да, видно,
Вот так он перед Гульзифой, которую еще и в глаза не видел, почувствовал себя провинившимся. Потом он один раз видел ее со стороны. Но подойти не решился.
Когда же отбывали из Терехты и разведвзвод направили помочь медсанбату погрузить в вагон их пожитки, Янтимер разглядел Гульзифу уже вблизи. Круглолицая, с лучистым взглядом узковатых глаз, приветливая девушка задела сердце парня. Нет, с ума не свела, только задела. Янтимер командира из себя не строил, приказы не раздавал, брал самые большие ящики и тащил их к выделенному для медсанбата вагону. Солдаты, глядя на лейтенанта, старались еще больше. Когда началась погрузка, Байназаров в вагон сам залез, солдаты подавали, он принимал. Гульзифа говорила только "это туда", "это сюда", показывала, куда какой ящик, куда какой мешок, куда какой сверток положить. Всему свое место - понадобится, так чтобы любую вещь можно было найти сразу. Аккуратно уложили все бьющееся. И, когда уже кончили погрузку, Гульзифа мягко звенящим голосом сказала парню по-башкирски:
– Выходит, с земляком мне повезло.
– "Повез-зло-о", - прозвенело серебро в ее голосе.
– Не зря говорят, в Деме-реке вода целебная, на пользу пошла, - "польз-зу-у".
Чуткий на слух Янтимер подивился красоте и звучности переливчатого, словно в узорах, голоса. Вот ее завораживающая сила - голос! А Леню Ласточкина восхитило розовое просяное зернышко на левой щеке.
– А ты откуда?- прикинулся несведущим Янтимер.
– Из Давлеканова. Разве лейтенант Ласточкин не сказал? Взахлеб тебя хвалил, все уши прожужжал,
– Сказать-то сказал, да бестолково как-то, я не понял, - и сам не заметил, как проехался насчет друга Янтимер. Но тут же пожалел.
– Говорливого понять трудно, - согласилась Гульзифа.
– А он любит много говорить.
Вот так ни с того ни с сего наподдали Лене Ласточкину с обеих сторон. А в чем его вина, кроме того, что каждому хотел добра? Может, в этом-то и грех?
– Ласточкин, он хороший, - решил искупить вину парень. Но девушка его слова пропустила мимо ушей.
– Ты на артиста похож, который в кино Салавата Юлаева играл.
Янтимер покраснел - будто открылась давно хранимая сердечная тайна. Девушка, разумеется, в темном вагоне ничего не заметила. И Салават Юлаев, и артист, игравший его, - были идеалом Байназарова.
– Говорят...
– пробормотал он.
– Толку мало, что похож
– И все же лучше на хорошего человека походить, чем на плохого.
Разложив весь груз, Янтимер спрыгнул на землю и подал руку Гульзифе. Ладонь ее была мягкой и теплой. Даже когда Гульзифа встала рядом, он не отпустил ее теплой ладошки. Она тоже не отняла, но мягкие, плотно сомкнутые пальцы остались спокойны и безответны. Видно, большая крепкая рука Янтимера ни искорки ей в кровь передать не смогла.
– Спасибо, лейтенант... Ласточкин все рассказал - где ты родился, какую воду пил. Только вот имени твоего не назвал.
– Янтимер. Байназаров Янтимер.
– Янтимер... И имя у тебя красивое, - только тут она высвободила руку из его ладони.
– А твое - особенно!.. Как мне тебя называть? Зифой?
– Гульзифой...
Не зная, о чем говорить дальше, парень сказал:
– Значит, мы с тобой одну воду пили, ты у истока, я в низовье, в Чишмах, в Карагуже. Знаешь, наверное, песню: "На Деме я родился, на Деме вырос я..."?