Помилование
Шрифт:
Наверное, с каким-нибудь дурным умыслом, с хорошей бы вестью так не спешил. Длинный черный хвост пыли, разнося тревогу под ясным небом, тянулся все дальше и дальше. Он-то и вывел Марию Терезу из оцепенения, вытянул из бездны на грешную землю. И не только вернул ее на эту грешную землю, но и подвел к твердому решению.
Сначала она все рабочие инструменты - топор, лопату, грабли, очистив от глины, убрала в чулан. Потом бельишко свое постирала, два платка, пару полотенец, две полотняные простыни, цветастую наволочку и вывесила их сушиться на солнце. Пока сохло белье, она вымыла, выскребла ножом пол в избе, вытерла пыль в чулане, до блеска
Все Мария Тереза делала размеренно, не суетясь. Завязав мешок, спокойным неспешным взглядом обвела избу. Хоть убранством и не богат, но свой кров, свой приют. Любит Мария Тереза чистоту и порядок. А дом, если с улыбкой проводит, с улыбкой и встретит.
В хлопотах она и не заметила, что уже свечерело. Но и заметив, не заволновалась, не засуетилась, все так же размеренно продолжала собираться. Когда дошел самовар, накрыла на стол и сходила за бабушкой Федорой. Держалась она так спокойно, так уверенно, словно все нервы смотала в один клубок и зажала в ладони. Заметив это, чуткая старушка встревожилась. Но беспокойства своего не выдала, наоборот, заговорила оживленно:
– Когда ни зайди, все у ней блестит, все смеется, будто жених в красном углу сидит. Даст бог, и жениха дождемся...
На эти ее слова хозяйка ничего не сказала. Только вздохнула спокойно и с видом человека, завершившего все дела, обернулась к Федоре.
– Давай-ка, бабушка, как ты говоришь, сядем рядком, попьем чаю с медком.
– Попьем, попьем. На Руси еще никто чаем не подавился. Только меду-то у тебя нет, для складу сказала...
– привычная мягкая улыбка разгладила на миг ее лицо. Никто не помнит, чтобы Федора-самокат громко смеялась или говорила что-нибудь с хохотком, даже представить трудно. Может, святым душам и положено так...
– Верно, матушка, для складу только. Хлеб вот зачерствел немного, ты в чай его макай.
Гостья от угощения не отказалась, отломила ломтик и положила в чай. Пошла беседа, но главный разговор пока где-то стороной ходит. Стоявший в углу заплечный мешок Федора, как вошла, сразу увидела - но допытываться не стала, ждала. Все повадки молодой женщины, голос, жесты, странное ее спокойствие и неожиданное это чаевничанье - говорили о том, что судьба Марии Терезы, все ее житье-бытье переломилось, пошло на другой лад. Вот завяжется сейчас семнадцатый узел ее жизни, а дальше завьется-заплетется совсем по-иному. Вот что почуяла бабушка-соседка. Но тревогу свою все еще прятала.
– Женщине так и положено - жить, словно гостя ожида-ючи, - сказала она.
– Хоть нужда подопрет - и тогда. Я и сама живу, словно гостя жду. И надежды больше, и утешения. Может, огонь в твоем очаге кого-то согреет, радушие твое кого-то утешит. Вот и у тебя - всегда дом прибран и сама ухожена.
– Я, бабушка Федора, не жду, я сама уходить собираюсь, - сказала Мария Тереза спокойно, без тени печали.
– Вот те на!- будто бы удивилась старушка Федора.
– Вот так, бросишь дом и уйдешь?! И куда же?
– На фронт. К Любомиру.
– Эх, глупенькая! Как же ты в этой толчее кромешной отыщешь его? Не трогалась бы. Я маленькая еще была, на ярмарке потерялась, так два дня пропадала. С возчиками вернулась, - "два дня" старушка сказала для убедительности, полтора дня прибавила. Но случай такой с ней действительно был.
– Уж лучше не трогаться. Бабья участь - ждать и терпеть, деточка.
– Нет, ждать не могу. Уйду. Люди же там, а не муравьи в муравейнике. А люди друг друга должны знать, буду спрашивать. Найду.
– И когда же?
– Сейчас. Только чашки вымою.
– Сейчас? На ночь глядя?
– Пусть. Я ведь за тем солнцем вслед пойду, - она кивнула на окошко.
Федора-самокат повернулась к пустому, без икон, углу, перекрестилась наспех, пробормотала что-то и глубоко вздохнула. Выражение, дескать, ничего не вижу, ни о чем не ведаю - разом слетело с ее лица.
– Только ты на глаза показалась, у меня сердце замерло, - сказала она.
– Уговаривать не буду. Тебя, упрямицу, не переубедишь. Благослови тебя бог, и я благословляю, вот и все, что могу. Знала бы заранее, трав бы целебных в дорогу приготовила.
– Эх, бабушка, - вздохнула вдруг Мария Тереза, - сама ты целебная, и слова твои целебные. Тягостно станет - тебя буду вспоминать.
– Чашка, которую она мыла, вдруг выскользнула из рук. Но не разбилась, только ручка откололась.
– Перед дорогой на счастье истолкуем, - сказала Федора.
– Чашница-то цела. Может, и ранен будет, но жив останется. Встретитесь.
Поначалу Мария Тереза так вся и обмерла. Но тут же напасть с чашкой отнесла на сегодняшнее положение Любомира - если даже и накажут его, то тем все и кончится. Коли жив-здоров будет, конечно, встретятся. Уж на этом-то свете своего любимого она всегда найдет.
Надежде многого и не нужно. Даже чашки иной раз хватит - упала, да не разбилась, только ручка откололась.
Рассиживаться дольше не оставалось времени. Солнце уже коснулось крыши соседского дома. Мария Тереза надела пиджак. Оказывается, не так уж и выросла из него, только рукава коротковаты и карманы вверх немного уползли. Довольно увесистый охотничий мешок взлетел на плечо. Бабушка подсобила надеть поудобней. Молча вышли на улицу.
По пути Мария Тереза сняла с гвоздя в чулане маленький, с осиновый листок, обметанный ржавчиной замок и заперла наружную дверь. Ключ отдала Федоре.
– На, бабушка, дом на тебя остается. Жди нас. Война кончится, вместе домой вернемся.
– Бог даст, так и будет. Сверните голову этому поганому фашисту. Он ведь, окаянный, и живой на живого не похож - сущий клещ. И даже крест его на клеща похож.
– Она опустила ключ в карман юбки.
– За дом не беспокойся, покуда сама жива, все в целости сохраню. И часы заводить буду, и цветы поливать. Разве только огонь-полымя - от него спасения нет, это уж в милости божьей. Лишь бы сами живы-здоровы воротились.