Помилование
Шрифт:
Янтимер особо не противился. Кто знает, а вдруг и по душе придется. Первая ночь любви была для него еще только мечтой. Может, и настала пора, пробил заветный час? "А что, - думал он, когда, скрипя снегом, шагал следом за Леней к столовой на смотрины.
– Все равно никто по мне не страдает. И разве я не мужчина? Вон ребята, не старше меня, а уж сколько женщин соблазнили. Зря-то рассказывать не станут..."
Леня оставил приятеля на улице, а сам, даже не постучавшись, прошмыгнул через заднюю дверь в столовую. Он тут же вернулся с маленькой женщиной в высоком белом колпаке и накинутой на плечи телогрейке.
– Нюра, - сказала женщина и смущенно протянула руку, Янтимер не ответил, не смог ответить, язык не повернулся. Что это - неловкость, стыд, злость? Или все вместе? Привели как гусака, чтоб с гусыней свести! На протянутую руку Нюры он даже не взглянул. Женщина совсем смутилась, сказала тихо: - Анна Сергеевна, - и, чуть отвернувшись, опустила голову.
Янтимеру стало жалко женщину, он отыскал ее опущенную руку и легонько пожал:
– Янтимер.
– А как по-русски будет?
– Никак не будет, Янтимер, и все.
– Вкусная была похлебка, Нюра, ведро завтра занесу. На еду ты, оказывается, большая мастерица, - сказал Леня. Но слова эти не столько Нюре, сколько Байназарову были назначены: дескать, не плюй в тарелку, из которой ешь, помни, зачем пришел.
– Я сейчас... оденусь только, - сказала Анна Сергеевна и ушла в дом.
Парни, подпрыгивая на месте, колотя сапогом о сапог, остались ждать.
– Ну как?
– спросил Ласточкин.
– Да я и лица ее не разглядел.
– Лицо, оно, брат, только при первом знакомстве в глаза бросается. Потом привыкнешь, не замечаешь даже. И вообще - с лица не воду пить. Одной красотой сыт не будешь. Вон сосна - какое красивое дерево, а ягоды на ней не растут. Плоды-ягоды, брат, они все больше на кривых деревцах, - пустился Леня в философию.
– Ты Нюре глянулся, как увидела, оробела даже. А если женщина при знакомстве оробела - все! Отныне ты хозяин, она - слуга!
Разглагольствования приятеля начали раздражать Байна-зарова, но он ничего не сказал. Да и что скажешь? Судьба судила - жребий его сыскал. Тем временем и Нюра появилась, в белом платке, в черной шубе. Оделась - и вроде еще приземистей стала.
– Ну ладно, совет да любовь, - сказал Ласточкин, собираясь уходить.
– А что... проводим вместе Анну Сергеевну, - пробормотал Янтимер, веселее будет.
– Порою человеку должно быть и невесело, - сказал Леня с тоскливым нажимом на слове "невесело". И отправился домой.
По темной холодной улице они пошли туда, где жила Нюра. Он к ней не подался, и она к нему не прильнула. Так и шагали без единого слова, друг дружки не касаясь. Но шагнет она - и снег под мягкой подошвой ее валенка всхлипнет жалобно, шагнет он - и под мерзлым каблуком лейтенантского сапога взвизгнет с рыданием. Идут по темной земле два чужих человека, ничего друг о друге не знают. Ждет их двоих одна постель. Только согреет ли она их? Ласточкин верно сказал, по природе бойкая, говорливая, Анна при Янтимере застеснялась, потерялась как-то. Хоть и двадцать три ей всего, но мужских объятий Анна Сергеевна уже изведала немало и чистоту, безгрешность Янтимера угадала сразу. О, женщина на это чутка! И Анна почувствовала себя перед парнем виноватой. Первой заговорила она,
– А ведь я, лебедыш ты мой, намного тебя старше, мне двадцать три уже.
– И мне двадцать три, - соврал парень.
– Я только с виду молодо выгляжу. У нас вся родня такая.
Почему он так сказал? Анну ли хотел успокоить, сам ли вдруг пожелал быть к ней ближе? А может, перед зрелой женщиной не хотел выглядеть мальчишкой? Наверное, так. А сердце свое выстукивает: "Нет, не та, нет, не та..." И Анна, кажется ему, не шагает рядом, а катится, словно клубочек. Белый-беленький клубочек. Будто он, Янтимер, как падчерица из сказки, пустил его перед собой и бежит следом. И клубок-то - не белая шерстинка смотанная, а сердце Янтимеро-во. Бежит Янтимер, спрашивает у встречных жалобным голосом: "Круглое клубочек-сердце не видали, милые?" Куда же оно катится, его сердце? Странно, чего только человеку на ум не придет... И правда, сердце его - ни тоски, ни любви еще не изведавший клубочек маленький, - куда оно заведет?
Вошли в дом, зажгли лампу. Но у Янтимера в душе огня не затеплилось. В круглом Нюрином лице ничего вроде неприятного нет. Чуть заострившийся носик, выпуклый лоб, густые брови, припухшие губы и маленькие ушки - все по себе будто бы и мило, а вместе - чужие друг другу, в один облик не льнутся. Словно бы каждое было назначено разным людям, а их собрали и отдали Нюре. Бывают некрасивые лица, однако все в них свое: и кривой нос, и косой глаз, и скошенный рот, и вислое ухо. А тут вот как-то не сладилось...
Нюра, быстренько взбив тесто, спекла оладьев. Попили чаю.
– Водки нет, не обессудь, - сказала она.
– Отраву эту и в дом не пускаю. Зареклась. Из-за нее муженек мой подурил всласть и пропал из дому.
– А где он?
– Не знаю. Перед войной уехал куда-то, мне не доложился.
Анна Сергеевна притушила лампу и, не стыдясь и не бесстыдствуя, начала раздеваться. Осталась в одной исподней рубашке. Янтимер вздрогнул. Она прошла за занавеску, гулко взбила перину, подушки, потом легла. Проскрипела железная кровать...
– Ну, иди же... свет погаси...
– позвала женщина совсем незнакомым ласковым голосом. Янтимер вздрогнул во второй раз. А сердце свое выстукивает: нет, не та, нет, не та, нет, не та...
Янтимер, торопясь, путаясь в одежде, разделся и прошел за занавеску. Шероховатая, в "гусиной коже" рука обняла его за шею. "Лебедыш ты мой, ах, лебедыш, не дрожи, не дрожи... не бойся, - зашептала Анна.
– Дурачок... дурачок ты мой, - погладила по волосам, - беленький мой, сладенький мой..."
...В какой-то миг, когда был еще в полузабытьи, Нюра положила голову ему на грудь и заплакала.
– Анна!
– в первый раз Янтимер назвал ее по имени.
– Ты что?
– Мне ведь не мужика надо. Если бы мужика только, вон и Ласточкин есть. Мне ты нужен был - такой, чтобы сердце приворожил, чтобы всю взял, с душой и телом! Ой!..
– засмеялась она сквозь слезы.
– Что я говорю? Я же и не знала тебя. Разве бывает нужен человек, которого не знаешь? Оказывается, бывает... Телом и душой, всей жизнью желала такого, чтобы по сердцу был, чтобы ни страха, ни стыда не знать, когда вместе... С тобой и не страшно, и не стыдно. Сколько уже месяцев ни один мужчина ко мне в дом не входил. Разве я виновата? Ласточкиных-то много...