Помилованные бедой
Шрифт:
Бронникова словно молнией ударило:
— Вот негодяйка!.
— За себя я не боюсь, за дочь страшно. Правда, пока мать жива, они ничего не утворят с ребенком. А когда не станет ее… Хотя до того времени девочка уже вырастет… Конечно, будет знать их и остерегаться.
— Выходит, для себя не видишь выхода?
— Нет!
— А может, ты просто боишься остаться без мужа? — спросил Петухов.
— Вы что имеете в виду? Мужчину боюсь потерять в Андрее? Так мы с ним уже больше года не спим в одной постели. Он заразил меня
— Понятно! Хотя ни черта не пойму, зачем с ним мучаешься? — нахмурился Юрий Гаврилович.
— Вот потому хотела повеситься, чтоб и себе, и всем другим руки развязать. Ну нет другого выхода! Нет его! Не помешайте мне один раз. Не заметьте, не следите, не выдергивайте. Дайте мне успокоиться! Умоляю вас! Я рассказала голую прав-
ду! Хоть кто-нибудь, пощадите, отпустите меня! Я устала от ненависти и зла! Дайте моей душе вздохнуть светло и свободно. Не в жизни радость, люди! А в том тепле, что отнято и не вернется! Как жить среди проклинающих? Это все равно что находиться средь убийц и при том прикидываться дурой. Но нет, с меня хватит! Я и впрямь дура, но все ж не настолько, чтоб ничего не понимать.
— Римма, а у тебя есть подруги, которые могли бы поговорить с матерью?
— Зачем? Во-первых, она им не поверит. Потому что оснований нет. При ней Андрей со свекрухой ходят передо мной на цирлах.
— А почему она не навестит вас в больнице?
— Стыдится меня и заведения, где лечусь.
— Если мы пригласим ее? Поговорим все вместе? — предложил Бронников.
— О чем?
— Чтоб взяла вас к себе с дочкой!
— Я не пойду. У нас разное отношение к жизни, людям.
— Пусть как мать поможет купить жилье! Постепенно вернете ей долг.
— Замучает попреками!
— Клянусь, слова не скажет в укор. Это я на себя возьму! — пообещал Юрий Гаврилович.
— Она уроет Андрея со свекрухой и попадет в тюрьму из-за них. Я этого боюсь и не хочу.
— Пальцем не тронет! Даю слово!
— Вы что, волшебник? Да вы просто не знаете мою мать, иначе никогда такое не обещали б!
— Не пытайся нас напугать! Оглядись вокруг, посмотри рядом. Вот с кем приходится общаться, и причем каждый день! И ничего! Получается! — улыбался Петухов.
Римма согласно кивнула головой и добавила тихо:
— Все ж моя — человек особый! Прежде чем говорить с ней, даже водители крестятся. Она ни с кем, кроме себя, не посчитается. Об одном прошу, каким бы ни был исход разговора, на меня не обижайтесь, ведь я вас предупредила…
Елизавета Николаевна быстро подняла трубку. И, услышав, кто и откуда ей звонит, спросила удивленно:
— А чего из-под меня нужно?
— Ваша дочь находится у нас на лечении. Или не интересно матери знать о здоровье Риммы, о результатах
— Не сушите мне мозги! Римку я возила в Москву к профессуре. И главный псих, вот мать его, забыла фамилию, так и вякнул, что навязчивость самоубийства — болезнь века! Ею теперь болеют многие люди! Вот и мою дуру достало! Мол, натура у нее тонкая, а время и люди — жестокие. Нет стыковки и гармонии. Короче, крыша сорвалась от всех окружающих еще с детства! Натура у Римки особая. Потому пиздец! Не жилец она на этом свете!
— Ошибся ваш светило. Все не совсем так!
— Короче, у меня нет время на пустую трепотню! Чего хочешь? Говори.
— Увидеться с вами нужно!
— Для чего?
— Очень серьезный разговор к вам есть.
— А мне он нужен?
— Если вы дорожите дочерью, значит, необходим!
— Вот черт! За самую жилу ухватил! Ну, давай свидимся! Только я днем не могу. Минуты свободной нет. Пока всех своих хануриков тряхну за задники и передники, глядишь, уж полночь!
— Об этой встрече не я, вы должны просить. Римма для меня такая же больная, как и другие, а вам она — дочь, — терял терпение от наглости бабы Бронников.
— Тебе чего, бабки нужны на ее лечение? Давай вякни — сколько? Водила привезет.
— Мне с вами увидеться нужно для разговора… Если днем не можете, назовите удобное для вас время, и мы решим, — предложил главврач.
Елизавета Николаевна долго не раздумывала:
— Давайте увидимся хоть завтра, только не в психушке! Туда я не приду, хоть стреляйте меня, понятно?
— А где? — растерялся Юрий Гаврилович.
— В любом кабаке! Мало их, что ли, в городе?
— Я не хожу по ресторанам!
— Да не ссы! Счет я оплачу! — услышал в ответ пренебрежительное.
— Там не поговорить. А причина серьезная! Не для обсуждения в застолье!
— Тогда ко мне намыливайся! — назвала адрес. И хлопнула трубкой поспешно.
В означенное время Юрий Гаврилович с Иваном подошли к трехэтажному коттеджу, позвонили прямо от ворот. Им открыла женщина лет сорока. И на вопрос, она ли Елизавета Николаевна, ответила, указав на коттедж:
— Хозяйка дома! Ждет! Проходите! — провела через двор в прохладу дома.
— А вы даже вдвоем? Не решились ко мне поодиночке возникнуть? Испугались? То-то и оно! Поизвелись нынче мужики-соколы! Обеднела, обнищала на них матушка Русь! Нынче у мужиков одни огрызки меж ног болтаются. Бабу обнять некому! Так вот и маюсь несогретая! — Встала навстречу врачам.
Увидев ее, Петухов невольно к двери попятился. Не по себе стало. И лишь Бронников не дрогнул. Остался как монолит, даже поцеловал руку хозяйке, сделал комплимент, мол, никакая иная женщина не смогла бы так ярко и сочно представить Россию, как Елизавета Николаевна!