Помочь можно живым (сборник)
Шрифт:
– Над Сибирью солнце всходит…
– А еще можно будет почитать? – спросил я Алину.
– Как-нибудь, – ответила она, – при случае…
Бакалаврин между тем оседлал своего любимого ущербного конька.
– Публикация сама по себе ничего не дает, – доказывал он гитаристу в майке, который его не слушал. – Можно напечатать сотни томов миллионами экземпляров, и их забудут через два дня. Главное, что получит в этом случае автор – клеймо бездарности. Никакие гонорары такого позора не окупят.
Гитарист отчаянно мотнул головой
– Это ж все такая гадость…
– Но ведь я, когда пишу, ничего такого предвидеть не могу, – упрямо продолжал Миша. – Мне кажется, что я все делаю наилучшим образом. А потом говорят – плохо. Кому верить? Я могу ошибаться. Они тоже могут ошибаться, но они еще могут и врать. Врать, отвергая, и врать, хваля. Как тут быть?
– Да сожги ты эти свои опусы и считай их гениальными, вот и все! – ляпнул я вдруг неожиданно для самого себя. Очень уж надоели мне терзания непризнанного таланта. И разговор с Алиной из-за них никак не клеился.
Некоторое время. Бакалаврин сидел, тупо уставившись на меня, затем глаза его озарила Алинина дьявольская веселость.
– Как, как? – переспросил он. – Сжечь, говоришь? И концы в воду? Хм! А ведь не так глупо… Ха! Чудно! Сжечь!
Он вскочил и принялся собирать разбросанные кругом листки.
Я испугался.
– Миша, ты чего? Брось, я же пошутил!
– Ну уж нет! – бормотал он. – Бакалаврин дерьма не печатал, стало быть, и не писал, не докажете! Гей, братва! Гуляем! По случаю окончания семинара объявляется пионерский костер.
Раздался одобрительный гул. Присутствующие восприняли заявление Бакалаврина с каким-то нездоровым подъемом. Может быть, у них так принято?– Ну какой костер? – пытался я образумить Мишу, – где ты здесь собираешься костровать?
– Салага! – Бакалаврин взял с тумбочки пестрый проспектики кинул его на стол передо мной. – В отеле «Флогистон» имеется превосходный каминный зал – лучшее место для дискуссий за чашкой кофе! Правда, он сейчас закрыт, но я знаю, как туда проникнуть.
Миша выглянул в прихожую и прокричал:
– Эй, там! Ко мне, упыри! Ко мне, как говорится, вурдалаки! Да закуски побольше! И свечей! У Еремы есть свечи.
Забегали люди, появились откуда-то новые приношения к столу, которые тут же укладывались в пакеты, замелькали огоньки. Алина поманила меня за собой, взяла под руку, в другую руку сунула зажженную свечу, и мы всей компанией оказались в коридоре.
Замок был погружен в сон. Нам никто не встретился, ни одна дверь не открылась, и это было к лучшему. Странное шествие по темным коридорам отеля неприятно походило на похоронную процессию в каком-нибудь средневековом городе в дни чумы. Уродливые сгорбленные тени осторожно переползали вдоль стен, будто замыслили что-то скверное, и мне вдруг стало не по себе.
Напрасно я сморозил про это сожжение. Пошутил ведь. Пошутил исключительно для того, чтобы поддержать разговор. А эти литераторы… Забавный все-таки народ. Ухватились, как дети, за новую игру, а играют по-взрослому – весело, но страшно. Безо всяких там «Понарошку». В принципе, мне должно быть до лампочки. Уж наверное бакалавринские опусы не составили бы золотого фонда литературы, если бы даже были опубликованы. Значит, и без них не захиреет отечественная проза. Содрогнется, но выживет, я полагаю. И все же смутное чувство вины тяготило меня. Не перед литературой, естественно, она видала и не такие костры, а перед Мишей. Напрасно я все-таки… Дернул черт за язык…
Бакалаврин, шедший впереди, остановился у окна в начале третьего коридора.
– Здесь! – сказал он. – Дальше наш путь будет пролегать под открытым небом. Впрочем, каминный зал сразу за углом.
Окно открыли и один за другим стали спускаться на землю. Высоты здесь было метра два – чуть выше человеческого роста. Когда мы с Алиной и Бакалавриным остались втроем, Миша отдал ей свечу, велел и мне отдать свою и, взобравшись на подоконник, мягко канул в заоконную ночь.
– Подавай! – сказал он снизу.
Я подхватил Алину, она была удивительно легкой, казалось, опустить ее на землю будет труднее, чем носить на руках целый день. Нежная ручка невесомо лежала на моем плече, и я вдруг вспомнил эту тонкую руку такой, какою недавно она виделась мне во сне…
Впрочем, не во сне, а в отрывке из рассказа. К которому я, между прочим, никакого отношения не имею… То, что произошло как бы между нами в этом отрывке, на самом деле является достоянием литературы в целом, просто у них, у писателей, так принято: хлебом их не корми – дай перед читателем догола разоблачиться! В тексте, разумеется. Так от первого лица и шпарят…
Я вздохнул и, перегнувшись через подоконник, опустил Алину на руки Бакалаврину.
– Тяжела ты, шапка Мономаха, – сказал Миша, – смотри-ка, человек еле дух переводит.
– Перестань, – поморщилась Алина. – Хоть теперь-то не зубоскаль. Делай свое дело.
Я посмотрел на нее с удивлением.
– Теперь ты, – сказал мне Бакалаврин, – помочь?
– Обязательно, – ухмыльнулся я. – Отойди-ка подальше. Легко вспрыгнув на подоконник, я ступил на кирпичный карнизик, аккуратно закрыл за собой окно и только после этого… нет, не спрыгнул, а изящно спланировал на мягкую, теплую, на такую близкую землю…
И угодил ногой в глубокую рытвину, упрятанную в траве. Едва коснувшись земли, не завершив еще полета, я почувствовал вместо надежной опоры под левой ногой край какого-то страшного провала.
«Не вовремя как»,– пронеслась отчаянно спокойная мысль. Сейчас же вся совокупная тяжесть различных частей моего любовно взращенного тела обрушилась на неловко подогнутую лодыжку. Там что-то коротко хрустнуло. «Травма голеностопа, – успел еще подумать я. – Идиот, кто тебя просил так сигать?»