Помоги другим умереть
Шрифт:
Она отогнала ненужную жалость. Если он и был когда-то жертвой, те времена давно прошли. Жертва сделалась палачом.
Палачом-профессионалом. По призванию.
– Месть, говорят, то блюдо, которое вкуснее всего есть остывшим? – сказала она, словно бы ни к кому не обращаясь, чувствуя, как дрожит голос.
– Что? – Охотников глянул недоуменно.
– Что? А то. Сколько уже лет прошло, а вас все бьет, бьет злоба, как припадочного. Ну ладно, Стоумова убили, так сказать, по горячим следам, пока боль еще не остыла. Это можно понять, хоть как-то можно! А Полежаева – через восемь-то лет? И как с цепи сорвались. Почему, почему, объясните! Кто вам мешал сделать это раньше? Почему именно сейчас?
Охотников напряженно смотрел на нее.
– А разве Полежаева тоже я убил? Ну да, он говорил…
И прежде чем Женя успела что-то сказать, резко стиснул плечо Аделаиды:
– Вставай, хватит придуриваться. Пора!
– А вам когда возвращаться назначено? – с трудом продираясь сквозь подступившую к горлу тошноту, выговорила Женя.
«Я сошла с ума! Что я делаю, ведь он сейчас…»
Ей было страшно, страшно! Хотелось отвернуться, припасть к стенке, зажмуриться…
Да. И так стоять, пока он протащит мимо Аделаиду?
– Возвращаться? – Его взгляд был как удар. – Когда все закончу здесь.
– Что вы делаете, что делаете? – забормотала она, чувствуя, как прыгают губы. – Зачем, ну зачем?.. Ну кто вам разрешил? Палачом быть – это мирское искупление, это клеймо, так всегда было, а вы что делаете с ними… с собой?
– А они со мной – что? – прошептал Охотников, касаясь искореженного лица, – и вдруг вздрогнул, прислушиваясь. Чудилось, он услышал некий призыв: расплывчатый взгляд сделался сосредоточенным. – Время!
Дернул Аделаиду, принуждая встать, но она с истерическим криком упала с кресла. Плед соскользнул, открыв ее ноги. Женя растерянно моргнула. Где тонкие, изысканные колени? Это были тощие голые ноги старухи, покрытые сине-багровыми узлами набухших вен. Какие-то полосатые вязаные гетры. И она вдобавок так странно держала ноги – крепко сжатыми, будто девочка-скромница. Они были словно связанными, вот что первое приходило в голову. И когда Аделаида неловко поползла вперед, упираясь руками и подтягивая туловище, ноги оставались неподвижными и волоклись за нею, словно что-то ненужное, неживое, каменное.
Женя с невольным отвращением отшатнулась, и Аделаида, всхлипывая, протащилась мимо, подталкиваемая легкими брезгливыми пинками.
«Неужели он вот так будет гнать ее до озера?» – мелькнула мысль, однако Охотников очередным тычком направил Аделаиду в боковой коридор, в стороне от входа, и Женю вдруг осенило: ведь он не копирует смерть в точности – он совершает жертвоприношение. Ему подойдет любая вода. Та дверь из коридора наверняка ведет в ванную. Там и сыграет Глюкиада свою последнюю роль. А они с Грушиным будут слушать, как она захлебывается…
…Женя метнулась вперед так внезапно, что ошеломила этим не только Охотникова. Она тоже испытала мгновенный шок от изумления собственным безрассудством – это и ослабило удар сомкнутыми руками, который она обрушила на правое плечо Охотникова, едва тот миновал ее.
Он не упал, только сильно качнулся, выронив от неожиданности пистолет, но в то же время стремительно нагнулся к нему. В то же мгновение Грушин, который тоже намеревался схватить оружие, но понял, что не дотянется, резким пинком отправил пистолет в угол – и тут же опрокинулся навзничь от страшного удара ногой в лицо, захрипел.
Охотников, белый от бешенства, метнулся к Жене, но она успела отскочить и бросилась бежать.
К выходу не прорваться, к окну. Охотников поймал ее за руку, но Грушин перекатился по полу ему под ноги, и убийца распластался на полу.
Женя в один прыжок оказалась возле какой-то лестницы, скатилась по ней – и замерла, ослепленная темнотой.
О господи… Она в каком-то подвале! Как тогда, как тогда, но теперь она не знает, куда бежать, и то, что сошло с рук однажды, второй раз может погубить ее. Она опять загнала себя в ловушку!
Глаза незряче перебегали по стенам. Включить бы свет, осмотреться. Нет, он заметит ее сразу. Если бы у нее был пистолет… Она ясно видит силуэт убийцы, нагнувшегося над лестницей. Сейчас его глаза привыкнут к темноте, и…
Женя зашарила по стене ладонями, ища какую-нибудь нишу, каморку, где можно укрыться, найти палку, хоть что-нибудь, любой предмет, которым можно ударить.
Сверху донеслось какое-то движение, словно человек начал спускаться. Щелкнул передергиваемый ствол, в который посылают пулю. И в этот миг Женя увидела узкую полосу света вдали. Того самого – белесого, мертвенного света, которым была залита лужайка перед домом.
Там выход! Там приоткрыта дверь!
Она ринулась вперед, но тотчас раздался выстрел – пуля свистнула над ухом, еще раз громыхнуло за спиной… и Женя упала, сбитая страшным толчком в спину.
Она рухнула плашмя, задохнувшись от удара, захлебнувшись соленым вкусом во рту. Почти сразу дернулась вскочить – и не смогла: что-то прижимало ее к полу.
Мгновение она лежала без чувств, без мыслей, поглощенная ужасом, и вдруг поняла, что ее сбил с ног человек. Сбил, навалился всей тяжестью, прикрывая от пули. Выстрелов больше не было. Может быть, Охотников решил, что попал? Женя боялась шевельнуться. И вдруг ее пронзил страх. А что, если этот человек убит? Что, если он принял в себя пулю, которая была предназначена ей?
Лежит неподвижно, она не слышит его дыхания.
Женя слегка повернула голову и тотчас ощутила на щеке легкий вздох. И сердце, почудилось, перестало биться, потому что она узнала его – узнала только по одному вздоху.
Олег…
Дрожь сотрясла ее тело, что-то мокрое поползло по щеке. Пальцы Олега коснулись ее губ, призывая к тишине, и Женя ощутила, что они тоже сразу стали влажными от ее слез. Олег чуть шевельнул ладонью, то ли вытирая эти слезы, то ли просто погладил Женю по щеке, и, бесшумно перекатившись на бок, внезапно вскочил и ринулся к лестнице.