Помоги, если сможешь
Шрифт:
– Ладно. Но приступить нужно сегодня. И не думай, что будут поблажки. А что касается кладки, то я и на метр не подпущу тебя.
– Я готова!
Меня ведут в какое-то небольшое помещение. Им оказывается подсобка. Мне выдают рабочую одежду и средства защиты – каска и перчатки. Одежда велика на меня, но это самый маленький размер. Василий Степанович, так зовут мужика, которого мысленно окрестила «главным», даёт необходимые инструкции.
Моя работа заключается в перевозке цемента на стройку, чистке инструмента от бетона после работы, а так же в пособничестве у строителей.
Первую ночь решаю провести в подсобке. Здесь нет ветра, уже хорошо. Расстилаю куртку, которая была выдана, она большая, вот и импровизированная кровать готова. Лежу долга, сна ни в одном глазу. Мысли уносят меня в прошлое.
Детский дом, постоянная ругань. Я попала туда в три года. Я почти не помню ничего до детдома. За время память стирает почти всё. Помню лишь силуэты. Лето, я в песочнице играю, ко мне подходит мама и зовёт на обед. Что-то говорит, и я начинаю заливаться смехом. Папа на работе, приедет только к вечеру. Потом память обрывает события. И вот наступает день, когда я остаюсь одна. Нет ни мамы, ни папы. Меня везут на какой-то машине в незнакомое место, я плачу. Всё жду, что меня заберут. Лишь спустя полгода надежда угасает.
Это был ад. Маленькой, я ещё не знала значение этого слова, не знала, какое дать определение тому, что происходило. Нас ненавидели. Там я поняла, что каждый сам за себя. Но вот может ли маленькая девочка постоять за себя, защитить от издевательств взрослых, которые должны были помогать, пытаться скрасить дни таких как я в этом суровом месте? Нас часто не кормили, хотя мы знали, что в кладовке достаточно еды. Вместо этого мы видели, как воспитатели уходили домой с огромными пакетами, напичканными всякими вкусностями. Над нами любили «подшучивать». Могли в тарелку для супа налить воду, посолить и затем гоготать над нашими ошарашенными лицами.
Первые два года я плакала постоянно. Голова ужасно болела, глаза были красными. Но со временем я начала привыкать, если это вообще возможно так назвать. Скорее, смирилась с реальностью, которая окружала меня. Сначала, как и все новенькие, я пыталась сопротивляться. Но это быстро убили во мне, выдернули протест с корнем. Сделали покорной. Если вы думаете, что это невозможно, то посидите в морозильной камере без одежды хотя бы пять часов, а потом проспите неделю под кроватью, чтобы не марать постельное своей жалкой тушкой, и ваше мнение изменится. А если к этому добавить недельный голод и обморок, то вам больше не захочется перечить.
Глава 2. Александра
Проходит четыре рабочих дня, за каждый день мне отчисляют небольшую сумму, но на еду хватает и ладно. На пятый день приезжает начальство с проверкой. Наравне с другими ношу цемент, сейчас работаем на втором этаже. Рядом начальство ходит и Степаныч козликом
Мужчина, приехавший с проверкой, кажется мне знакомым. Да, его я видела около тюрьмы. Это он встречал заключённого, который выходил со мной. Сейчас на нём дорогой темно-серый костюм, на голове белая каска. На фоне других он значительно выше, поэтому сразу цепляет глаз.
Сегодня мы работаем без обеда, а значит и без отдыха, чтобы не выводить начальство из себя. Рабочие недовольны, нас в бригаде одиннадцать человек, каждый устал уже. Я и сама чувствую сильную слабость, болят руки. Всё-таки для меня это работа тяжёлая, голова слегка плывёт. Первую половину дня ещё ничего, а вот после полудня совсем туго. К головной боли прибавляется тянущая боль внизу живота. В очередной ходке на второй этаж с цементом голова начинает кружиться, взгляд расплывается и наступает тьма.
Через веки пробивается свет. Взгляд постепенно фокусируется. Слышу мужские голоса и ругань. Голова гудит, в ушах звенит и хочется пить. Провожу языком по губам, они шершавые и сухие, точно кожа рук после долгой возни в бетоне.
Начинаю различать силуэты. Надо мной склонились Степаныч и тот самый, по мнению того же Степаныча, суровый начальник. Его цепкий взгляд сканирует меня, пробирается под кожу, глаза как у хищника, который готовится к прыжку. Говорят, что глаза – зеркало души. Его серые, как дымка, которая поглотила меня. Неужто и душа такая.
Господи, я только что от обморока очнулась, а меня глаза какого-то мужика волнуют. Видимо, хорошо головой приложилась. Хотя каска должна была уберечь от сильного удара. Тянусь к голове и понимаю, что сейчас голова моя свободна, и её больше не сжимает белый обруч. Чёрт!
– Сав, когда скорая будет?
– Через пять минут прибудут.
– Как вы себя чувствуете? – вопрос обращён ко мне.
– Уже лучше, спасибо.
– Степаныч, ты ответишь за это! Почему у тебя на стройке девчонка, как она попала сюда? Или ты что, не можешь женщину от мужика отличить?
Рядом слышу гогот рабочих. Они сами в шоке, уставились на меня в немом вопросе. Не смогли во мне распознать девушку. Наверное, им просто в голову не могло прийти, что на такой работе могут быть бабы.
– Василий Степанович не виноват, – подаю голос я. Чувствую лёгкую вибрацию, голос дрожит. – Это я виновата. Я сама напросилась.
Взгляд мужчины опять направлен ко мне. Ничего хорошего он не сулит. А Степаныч тем временем начинает оправдываться. Но его пресекает мужчина резким взмахом руки. Вдалеке слышу приближающуюся скорую.
Врач-женщина проводит меня в машину. Мне измеряют давление, дают понюхать ватку с резким запахом, который вмиг отрезвляет. Спустя десять минут я уже стою на улице.
– Обычное переутомление. Напоите сладким чаем, и всё будет в порядке, – обращается женщина к мужчине, кажется, Сава. Да точно, к нему так обращались. Жду ещё пару минут, когда мне отдадут документы и затем скорая уезжает.
Всё время, пока ждала документы, смотрела на мужчину, который слушал сбивчивые объяснения Степаныча, и чем дольше он слушал, тем мрачнее и суровее становилось его лицо.