Помолвка (Рассказы)
Шрифт:
— Пустое это дело, в кино ходить.
— Поглядеть-то, вроде бы, есть на что, ей-богу.
Старик медленно повернулся к плите, обильно сплюнул и твердо сказал, не повышая голоса:
— Нечего туда шляться.
Ясно было, что старика не умаслишь и не перехитришь, и Мелитина уже приготовилась к ругани. Но ей помешал истошный вопль на соседнем дворе.
Дед Трелен тихонько хмыкнул себе под нос:
— Опять, должно, Клотер жену в колодец спускает, — сказал он.
Дед снова взялся за похлебку, а Мелитина выскочила из кухни, позабыв о кастрюлях. Возле дома Пиньолей она остановилась, посмеиваясь про себя и упиваясь
Рыжий мужичонка, приземистый, крепко сбитый, ноги колесом, выговаривал кому-то тонким, пронзительным голосочком, наклонясь над колодцем, а ему отвечал, будто издалека, другой голос, глухой, как у чревовещателя. Это Клотер Пиньоль отчитывал жену.
Говорил он, казалось, беззлобно, иногда даже заливался мелким смешком, отчего плечи у него подрагивали. Мелитина слушала, как он неторопливо осыпает жену бранью:
— Паскуда треклятая, насидишься у меня теперь в холодке. А ну повтори, зараза, что я напился, а ну повтори-ка… я те рога-то обломал, паскуде, нет, что ли? Ах ты паскуда! Сам не знаю, почему бы мне цепь-то не отпустить, чтоб враз с тобой покончить… паскуда…
Мелитина, всласть налюбовавшись на мучителя, окликнула его наконец, прикинувшись донельзя возмущенной:
— Совести у тебя нет, Пиньоль, ну чего ты измываешься над Жукой, она, бедная, такой рев давеча подняла, у священника в доме и то, поди, слышно было.
Пиньоль обернулся и приветливо осклабился:
— А, это вы, Мелитина. Чего вы тут потеряли, глядите, как бы старик не приревновал.
Мелитина не могла удержаться от смеха. Она искренне жалела Жуку, признавала, что Клотер, бесспорно, пьяница и охальник, но стоило ей увидеть его рожу, кривой, потешно фыркающий нос, хитрые глазки и рот серпом, смех так ее и разбирал. И все-таки неугомонный какой-то он был, этот чертов Клотер! Чего только он не придумывал, чтобы помучить Жуку, кроткое создание, безропотно сносившее все его издевательства. Недавно он затеял подвешивать ее в колодец. Вбив крюк внутри деревянной обшивки сруба, он удерживал цепь в таком положении, что Жука, стоя в бадье, висела над самой водой, и оставлял ее там чуть ли не на час, наслаждаясь воплями несчастной женщины. В деревне все знали о его жестоких выходках и все молча потакали ему, становясь, как водится, по деревенскому обыкновению, на сторону грубой силы.
Поглаживая кнутовище, зажатое в кулаке, Пиньоль добавил:
— Эй, слушайте, Мелитина, не подумал бы старик, что мы с вами тут свиданку назначили!
— Куда там, — отозвалась Мелитина, — от свиданок с такой старухой, как я, большой беды не будет.
Пиньоль начал было возражать ей из вежливости, но тут из колодца донесся жалобный голос:
— Вытащи меня, Клотер, а то стряпня моя, того гляди, на плите подгорит.
— Вот чертова баба, что ни делай, она все свое лопочет, — злобно проворчал Пиньоль.
Потом нагнулся над колодцем и пропищал дурацким голоском мальчишки-певчего:
— Сказано, не вытащу. Пойду-ка я к Биро, девчонку его потискать, я с ней уговорился. Мое вам, цыпочки!
И ушел, трясясь от хохота.
Мелитина не решалась поднять бадью с Жукой из страха, как бы не разозлить Пиньоля. Она низко наклонилась над срубом, силясь хоть что-то разглядеть в глубине колодца, но по старости видела только мерцающие блики, когда по поверхности пробегала серебристая дрожь.
Вдруг из глубины колодца послышался тихий, безостановочный плач. Мелитину всю так и перевернуло от этого плача, сердце обмякло от жалости, будто губка, горло сдавило — слова не выговорить. А скорбный плач заполнял весь колодец безысходным отчаянием.
Мелитина робко позвала:
— Жука, золотко мое, Жука!
Плач затих.
— Это вы, что ли, Мелитина?
— Да перестань ты, говорю, кровь себе портить. Живи я с таким шелопутом, как твой, я бы ему живо мозги вправила, верно говорю.
Стоя в бадье, вцепившись обеими руками в цепь, Жука смотрела вверх, где виднелась по пояс бабка Тре-лен, резкой черной тенью выступая посреди светлого круга. Иногда от неосторожного движения Жуки бадья резко накренялась, и это отчаянно пугало ее. Жука была маленькой и тщедушной, а от вечного страха перед затеями мужа она и вовсе съежилась в комочек. На худеньком личике удивленно светились большие голубые глаза с кротким взглядом.
А бабка Трелен все увещевала ее тихим голосом:
— Брось, не реви, не на век же такая жизнь.
— Да что вы, теперь уже, видать, ничего не поделаешь…
— Как знать-то. Такой озорник может враз перемениться. Мой-то, как вспомнишь, тоже не всегда был шелковым.
— Тут и сравнения нет, Мелитина.
— Вон как, по-твоему? А я тебе, к примеру, скажу, что он меня в кино не пускает, новое-то кино, слышь, в Глезане открылось.
— Кино…
— Да, мне в кино охота сбегать, вот взбрело в голову.
— А зачем?
— Как зачем? Да поглядеть. Ты-то в кино ходила, нет?
— С таким муженьком, как мой, вряд ли походишь…
— Ну хоть слыхала про такое?
— Может статься, да не помню. А стоит посмотреть?
— Да. Вот Марго, Бедуимова жена, мне на днях рассказывала, чего она там насмотрелась. Понимаешь, в помещении-то темно, ну, вроде как у тебя в колодце, а как заглянешь вглубь, там полотно навешено и на нем всякое увидишь, будто сама по нему живьем ходишь. А вот про что там дело было, Марго рассказывала, да я запамятовала. В общем, женщина там одна была, ну, красавица, разодета что надо и все такое, и кругом ухажеры, по одежде скажешь — вроде наш советник в Глезане или депутат; словом, народ шикарный и все друг с другом хахалятся. Вишь ты! И сами из себя все прехорошенькие. Марго говорила. А под конец взасос целуются, когда и не ждешь, право слово.
Жука даже позабыла, где она и что с ней. Наклонив голову, слушала она рассказ бабки Трелен и на холодной поверхности воды мерещилась ей счастливая парочка, для которой весь мир сотворен, как на заказ; красивая девушка с красивым парнем ласково смотрели на Жуку, дружелюбно ей улыбались.
— А уж из револьверов-то палят, и говорить нечего, — продолжала Мелитина, — да это делу не мешает. Ну, до чего не везет мне, так всего этого и не увидишь! Надо же было ему забрать себе чего-то в башку дубовую, олуху такому!
— Выходит, и вам счастья нет, — сказала Жука. — Тяжко ведь вам от кино этого отказаться.
Обе призадумались, та, что наверху, и та, что внизу. Когда молчать стало невтерпеж, Мелитина сказала:
— В общем-то, чертово семя эти мужики. Таких гусей обштопать сам бог велел, вот как я это понимаю.
Она вытащила вязальную спицу, воткнутую в волосы, и молча принялась за вязанье, по-прежнему нагнувшись над колодцем.
Немного спустя она огляделась, не идет ли кто, и сказала: